Ознакомительная версия. Доступно 19 страниц из 92
class="p1">В любом ином случае Ингольв мог приказывать – и я подчинилась бы, потому что он мой муж и у меня попросту нет выхода. Однако его попытка сделать вид, что сегодня самый обычный день, привела меня в бешенство. От мысли надеть нарядное платье и веселиться в кругу чужих и безразличных людей к горлу подкатывал ком.
– Будьте добры, передайте полковнику, – я выделила голосом звание, – что я никуда не пойду. Я нездорова.
И, опустившись на ковер, я снова взяла бокал и глотнула вина.
– Нездоровы? – переспросил Петтер, переводя взгляд с меня на бутылку.
– Именно! – подтвердила я. – И закройте дверь, сквозит.
Он мгновение подумал и действительно ее закрыл. Изнутри.
– Что с вами случилось? – спросил он, неловко опускаясь на корточки передо мной. – Вас… вас кто-то обидел? – И встревоженно заглянул мне в лицо, как преданный пес.
О чем он говорит? Кто мог меня обидеть? Ах да, та статья…
– Нет, никто меня не обижал. – Бездумно поболтав в бокале вино, я уточнила: – По крайней мере не сегодня.
– Тогда что с вами такое? – не выдержал Петтер. В неярком свете лицо его казалось вырезанным из дерева. – Вы сами на себя не похожи!
– Не похожа? – переспросила я. Хотелось закричать, бросить бокал в камин, завыть. А за окном, как ребенок, горько и безутешно плакал ветер. И закончила яростно: – Да что вы вообще обо мне знаете?!
– Мало, – признал он, осторожно тронув меня за плечо. И чуть заметно, будто нечаянно, погладил мягкий вельвет рукава. – А вы расскажите!
Меня вдруг нестерпимо потянуло разделить это хоть с кем-нибудь, перестать, наконец, носить все в себе, как свинцовый осколок под сердцем.
– Рассказать? Хорошо, я расскажу. Вы знаете, что такое терять близких, Петтер? – спросила я и глотнула тягучего золотистого вина. Обычно сладкое до приторности, теперь оно неприятно кислило во рту, как будто сквозь медовый вкус пробивался уксус.
Петтер отвел глаза и кивнул, до белизны сжав кулаки.
Я горько усмехнулась и залпом допила вино. Голова кружилась, к горлу подступала тошнота – и слова, которых больше не было сил сдерживать.
– Вы вспоминаете о матери, которой лишились в детстве, да?
Он поджал губы и снова кивнул, не поднимая взгляд.
– Это совсем не то, мальчик! – Я покачала пальцем у него перед носом, едва не угодив в глаз. – Вы знаете, что такое, когда на ваших руках умирает ребенок, потому что простуда перешла в воспаление легких? А я ведь могла ей помочь, вылечить… Если бы только у меня были лекарства! – Я судорожно вздохнула, захлебываясь воздухом, полынно-горьким от воспоминаний.
Редкость даже в Мидгарде, в Хельхейме талант аромага имел еще большую ценность. Однако стоило мне, тогда еще юной новобрачной, заикнуться о практике, Ингольв взвился на дыбы. Женам в приличном обществе работать невместно, и точка! Лучше бы училась печь пироги, рожала детей и вела хозяйство. Разумеется, свекор целиком и полностью был на стороне своего драгоценного сыночка.
Петтер молчал, но я продолжила – глупо прерывать исповедь на полуслове:
– Но трав у меня не было. Потому что муж запретил мне их покупать. И врачей тоже не было, ведь мы жили в маленьком гарнизоне, затерянном в снегах… Знаете, что мне тогда сказал Ингольв?
Мальчишка мотнул головой, глядя куда-то в пол. Пахло от него столь причудливой смесью ароматов, что у меня закружилась голова. Календула и горькая ивовая кора, резкий до слез хрен и туманно-мягкое дуновение соленого ветерка лаванды – и горе, и гнев, и желание помочь, утишить боль.
– Спасибо, – с чувством поблагодарила я, совсем рассиропившись – то ли от вина, то ли от этого молчаливого сочувствия. – Вы умеете слушать, мальчик.
Вскинулся, сжал бледные искусанные губы, полыхнули огнем темные глаза.
– Не называйте меня так! – попросил он негромко, но яростно.
Боль будто проскакала плоским камушком по поверхности воды и исчезла в глубине.
– Хорошо, не буду, – согласилась я, устало вздыхая. Запустила пальцы в волосы, и без того наверняка напоминающие воронье гнездо. Прошептала: – Простите меня.
– Прощаю. – Улыбка солнечным лучом скользнула по его лицу, разгладила не по возрасту глубокую морщинку между бровями. – А что было дальше? – спросил серьезно, со странной жадностью.
Зря я, конечно, затеяла этот разговор. Как будто пьяница, готовый до утра жаловаться на судьбу, – благодатный повод напиваться снова и снова…
– Я начала пить, – призналась я тихо.
– Вы?! – недоверчиво вскинулся Петтер.
– Я. – Надо думать, усмешка вышла горькой, как полынная настойка. – Вы думали, я бесчувственная? Идеальная леди с каменным сердцем?
Мальчишка подумал и мотнул головой:
– Нет. Но я думал… – Он осекся и закусил губу.
Я вопросительно взглянула на него, впрочем, легко догадавшись о несказанных словах. Людям кажется, что пить начинают только слабые натуры. Нет, просто у каждого свой запас прочности…
Какое дело юности до препятствий? Когда грядущее манит и обещает счастье. Когда кажется, что полюбишь – и весь мир взорвется фейерверками. Когда в рывке к цели та вдруг оказывается в шаге от тебя – протяни руку, и мечта упадет в ладонь, как спелый абрикос. А сладкий сок уже почти разливается на языке…
Разве я – та, восемнадцатилетняя, – думала, каково мне будет жить в затерянном среди льдов гарнизоне? Нет, молодым кажется, что можно гореть – и не сгорать…
И в темных глазах Петтера сейчас читалась все та же юная беззаветная вера.
Боги, да я пьяна – вдрызг, как первое время после смерти Фиалки. Первые сутки тогда я провела будто в прострации, судорожно вцепившись в холодную ладошку дочери. Потом, пытаясь растормошить, свекор почти силком напоил меня горячим вином. Средство неожиданно пришлось мне по вкусу, даже дало силы пережить похороны…
И я стала пить. Столько, чтобы хватало забыться, – с каждым разом все больше и больше.
В чувство меня тогда привел Валериан, который больно расшиб нос, но не плакал, а только с ужасом и непониманием глядел на такую чужую – пьяную – мать.
Я лечила его, лепеча что-то утешительное, а потом рыдала взахлеб, кусая руку, чтобы не завыть в голос. Но сердце мое умерло вместе с дочерью, сгорело в горячечном бреду…
Мир плавно кружился вокруг, а привычная боль ощущалась как сквозь вату.
– У могилы Фиалки Ингольв сказал, что так распорядились норны. Судьба. – Собственный голос казался мне бесцветным, водянистым и будто пахнущим хлором. – В тот момент я поняла, что больше не люблю мужа.
Я замолчала, бездумно качая пустой бокал и наблюдая за игрой света в гранях хрусталя.
– И я решила, что дети больше не будут умирать только потому, что муж запретил мне их
Ознакомительная версия. Доступно 19 страниц из 92
