себя по бедрам и встает. — Я позабочусь о том, чтобы перекрыть неделю, и мы начнем послезавтра. — Он покидает комнату, немного подпрыгивая в своей походке.
Я смотрю, как он уходит, почесывая недельную щетину.
— Я же говорил тебе, что ему понравится. — Улыбка растягивается на лице Джеса. — Как, черт возьми, ты это делаешь?
— У меня много свободного времени.
Он смотрит на Эллиот, как будто хочет убедиться, что она нас не слушает, затем наклоняется вперед, упирается локтями в колени и пристально смотрит на меня.
— Ты скучаешь по этому? Насчет церкви?
— Нет, — не медля, отвечаю я, потому что это правда.
Уход из церкви был правильным шагом. Мне пришлось признаться в том, что я сделал, и я знал, что мои отношения с братом по-прежнему будут проблемой. Однажды я предпочел институт веры своему брату и с тех пор сожалел об этом. Я бы никогда не повторил эту ошибку снова.
Чувствую ли я угрызения совести? Не о том, чтобы уволиться с работы, нет.
Сожалею ли я о том, что позволил Эшли уйти из моего офиса? Каждый. Божий. День.
Я пытался дозвониться до нее. Она не отвечает на мои звонки.
Я появился в ее квартире. Никто не открыл дверь.
Принятие было самой трудной частью нашего расставания. Тот факт, что я заботился о ней больше, чем она заботилась обо мне. Это горькая пилюля, которую нужно проглотить. Именно поэтому я решил взяться за работу над альбомом Джесси. Мне нужно было уехать из города, проветрить голову, понять, как снова жить в мире без красок.
Мы с Эллиот приехали в дом Джеса десять дней назад. Через три недели мы вернемся, и у меня будет более чем достаточно денег, чтобы жить, пока я не решу, чем буду заниматься всю оставшуюся жизнь. Одно можно сказать наверняка: я продаю свой дом. Пришло время оставить призраков там, где им самое место — в прошлом.
Чувствуя испытующий взгляд моего брата, я беру гитару и работаю над припевом песни, которая пришла мне в голову этим утром. Я напеваю, затем бормочу слова песни.
«Я столкнулся с горем, лицом к лицу с болью.
И снова прошел сквозь огонь.
Она умерла, и я не мог отпустить.
А теперь ушла и ты. Но я хочу быть с тобой.
Слова исчезают. Не о чем говорить.
Я выгораю, существую, нуждаясь… в… в…»
— Эшли.
Перевожу взгляд на брата, который смотрит на меня с большей мягкостью в глазах, чем я когда-либо видел.
Он кивает в сторону моей гитары и моего песенника, лежащего передо мной открытым.
— Думаю, что это то слово, которое ты ищешь.
Чувствуя себя так, словно сотни прожекторов освещают мою открытую грудную полость, я прочищаю горло и начинаю песню сначала.
После первых нескольких тактов Джесайя говорит достаточно громко, чтобы я мог услышать, но так, будто это секрет.
— Как она называется?
— «Обретая надежду».
Уголок его рта приподнимается, но брат не смотрит на меня.
— Как раз самое время.
Джесайя достает свой телефон, давая мне перерыв в разговоре. Я продолжаю работать над песней, мое горло сжато, а сердце пусто, как никогда.
В конце концов, дверь распахивается, и входит Райдер, направляясь к Эллиот, чтобы взъерошить ей волосы, прежде чем присоединиться к нам. Он выглядит усталым, но таким счастливым, каким я его никогда не видел.
— Ты ужасно широко улыбаешься для чувака, который поспал пару часов между кормлением из бутылочки и сменой подгузников, — замечает Джес.
Райдер зевает сквозь улыбку.
— Джейд работала в ночную смену. Кэти уже живет как рок-звезда — типа, не спит всю ночь, ест и гадит в штаны.
Джесайя хмурится.
— Я возмущен этим.
Райдер ухмыляется.
— Но ты этого не отрицаешь.
Мой брат пожимает плечами.
Райдер смотрит на меня.
— Быть отцом — это лучшее, что я когда-либо делал. Ты помнишь, когда родилась Эллиот, как наблюдение за ее сном заставляло тебя улыбаться?
Нет. Когда родилась Эллиот, я в основном плакал и оставался в постели, проклиная Бога за то, что он забрал мою жену и оставил меня одного растить новорожденную без матери, но я не говорю ему об этом.
— Да. — Я возвращаюсь к игре на гитаре.
— Звучит круто. К какой это песне? — спрашивает Райдер.
— Бенджи только что написал её, это чертовски круто. Называется «Обретая надежду».
— Сыграй это еще раз. — Глаза Райдера сосредоточены на моих руках, его голова слегка покачивается в такт, когда я играю. — У меня есть идея.
Он вскакивает и направляется к ударной установке. Играет, а я слушаю, подхватываю то, что он начал, и снова играю припев. Джес встает, стоя между тем местом, где играет Райдер, и мной в кресле с моей акустикой. Его глаза закрыты, когда он что-то напевает.
И именно так мы пишем первый сингл Джесси Ли для его нового альбома.
ГЛАВА 29
БЕН
— Рене приготовил ужин, — говорит Джесайя, когда мы подъезжаем к его дому сразу после восьми вечера.
Бетани занималась с Эллиот через день, поддерживая ее в учебе, прежде чем они проводили остаток дня, занимаясь веселыми вещами. В те дни, когда Бетани присматривала за Эллиот, мы работали допоздна и возвращались далеко за полночь. В те дни, когда я беру Эллиот с собой, мы стараемся вернуться достаточно рано, чтобы поужинать и, возможно, поплавать в бассейне с подогревом.
— Я умираю с голоду! — щебечет Эллиот с заднего сиденья внедорожника.
— Хорошо, малышка. — Джес ведет машину по кольцевой подъездной дорожке к входной двери, глядя на Эллиот в зеркало заднего вида. — Я слышал, Рене приготовил для тебя свои фирменные макароны с сыром.
Мы все выпрыгиваем из машины. Я хватаю рюкзак Эллиот с динозаврами и тащу свои измученные ноги к двери позади болтающих Джесайи и Эллиот.
В доме тусклый свет, и Джес кричит:
— Дорогая, я дома!
Я ожидаю, что Бетани присоединится к нам на кухне, как она делает каждый вечер, но ее пока нет. Эллиот стоит рядом с Джесом, когда тот открывает духовку и с помощью прихваток достает тарелки, покрытые фольгой.
— Пойду, отнесу вещи Эллиот.
Джесайя смотрит на меня со странным выражением — полуулыбкой, полу извинением.
— Не торопись. Я покормлю ребенка.
Я направляюсь к лестнице, думая, что, может быть, я просто устал и мне чудиться, что мой брат ведет себя странно. Наверху лестницы находится спальня Эллиот, первая дверь справа. Она оформлена для принцессы, в комплекте с кроватью с балдахином и хрустальной люстрой. Я бросаю ее рюкзак на кровать и направляюсь
