С тех пор как мы самостоятельно повели дело, в Р. произошла явная перемена. Он уже не такой душа-парень, каким был прежде. Теперь он приберегает свое обаяние для особых случаев. У меня возникает впечатление, что Р. был выброшен в жизнь с единственным жгучим воспоминанием о расстреле его родителей. Мое бездумное замечание, что их убили именно из-за его сметливости, должно быть, пронзило его как раскаленный штык. Чувство вины, которое я в него вселил, сделало его грубым и жестким. Он взял меня в долю, хотя не знаю, зачем, потому что сейчас ему, похоже, никто не нужен.
30 марта 1944 года, Танжер
Р. выдал мне 100 зелененьких и велел хранить деньги в долларах, а на песеты менять только по необходимости. Я объявил ему, что хочу опять заняться живописью, а он сказал, что я так ничему и не научился.
Я: Это мое предназначение.
Р.: Уважаю твою настойчивость. (Ни черта он не уважает.)
Я: Ты сам говорил, что мы должны думать своей головой.
Р.: Прости меня, но что-то не похоже, чтобы ты думал.
Я: Я хочу посмотреть, чего сумею добиться.
Р.: Ты веришь, что успеха в мире искусства добиваются благодаря таланту?
Я: По крайней мере, с его помощью.
Р.: Ну и дурак.
Я: По-твоему, у Ван Гога, Гогена, Пикассо и Сезанна не было таланта… ты хотя бы примерно представляешь, о ком я говорю?
Р.: Дурак всегда считает других идиотами. Конечно, представляю. Они гении.
Я: А я, значит, нет?
Он пожал плечами.
Я: И когда ты успел стать знатоком живописи?
Он снова пожал плечами и кивнул каким-то проходившим мимо людям. Мы сидели на веранде «Кафе де Пари» на площади Франции.
Я: Каким же это образом крестьянский парнишка из пыльного захолустья научился разбираться в искусстве?
Р.: А каким образом бывший легионер превратился в гения? El Marroqui? Так ты собираешься подписывать свои шедевры?
Я: Гениальность может проснуться в ком угодно.
Р.: Но кто решает? Разве Гоген и Ван Гог были знамениты в свое время?
Я: А с чего ты взял, что я хочу стать знаменитым?
Р. молчал, пристально глядя мне в глаза, и я понял, что сижу напротив человека, который нашел себя, который абсолютно уверен в своей значительности и разглядел во мне то, чего я сам в себе не заметил.
Р.: Зачем ты ведешь эти дневники? Зачем увековечиваешь свою жизнь?
Я: Я просто записываю некоторые события и мысли.
Р.: Но зачем?
Я: Не для чужих глаз.
Р.: А для чего же тогда?
Я: Это моя отчетность, вроде твоих конторских книг.
Р.: Они напоминают тебе, на каком ты свете?
Я: Именно так.
Р.: А ты не думаешь, что однажды люди прочтут их и скажут: «Какой неординарный человек!»?
Иногда думаю, но ему не признаюсь.
Р.: В любом значительном человеке должно быть немного тщеславия.
1 апреля 1944 года
Впервые у нас выдался случай передохнуть, так что Р. может заняться изучением деятельности банков. Мы живем в «Ресиденсиал Альмерия». Тут собрались все национальности и полно одиноких женщин, работающих в сотнях разных компаний, обосновавшихся здесь после начала войны.
Р. наслаждается своими деньгами. Он пошил себе костюм у французского еврея в Пти-Соко и посещает в нем банки. Он обедает в ресторане, который держит одно испанское семейство в шикарном отеле «Вилла де Франс». Пообедав, он совершает короткую прогулку до Рю-Олланд, а потом опять поднимается в горку, к отелю «Эль Минзах», где выпивает чашечку кофе с бренди. Его тщеславие проявляется в том, что ему нравится строить из себя богатея. Правда, игра стоит свеч, поскольку он завязывает деловые отношения и заключает сделки в этих местах, где крутятся дельцы черного рынка, выискивающие людей вроде Р., чтобы переправить свои товары в Европу.
Я люблю посидеть на солнечной веранде «Кафе Сентраль» в медине и понаблюдать за суетой Соко-Чико. Ночами меня манит неряшливость порта. Там есть испанский бар под названием «Ла Map Чика» с опилками на полу и старой потаскушкой из Малаги, сносно танцующей фламенко. От нее дурно пахнет, будто все ее нутро изъедено хворью, которая выходит из нее вместе с потом.
26 июня 1944 года
С момента высадки союзников в Нормандии мы работали без передышки. Р. где-то откопал пьяного шотландца, которому позарез были нужны деньги, чтобы заплатить карточные долги, и теперь мы новоиспеченные владельцы «Королевы Высокогорья». Новым судном будет управлять испанец Мигель, рыбак из Альмуньекара.
3 ноября 1944 года
Когда на рассвете мы вышли из Неаполя, на нас было совершено нападение. Первой жертвой стала «Королева Высокогорья», ушедшая далеко вперед. Когда я ее нагнал, М. стоял на палубе с приставленным к виску пистолетом. Я не понимал, на каком языке они там лопочут. Р. радировал мне: «Открывай огонь», — что я и сделал, повалив всех, включая М. Пираты на своем боте бросились наутек, но я подстрелил их кормчего из английской винтовки «Ли-Энфильд.303» с очень точным оптическим прицелом. Это были греки. Оба судна мы отбуксировали в Неаполь. У М. раздроблена правая нога, и нам пришлось оставить его в городе. В нашем флоте прибыло: теперь в нем четыре корабля.
15 ноября 1944 года, Танжер
Р. ведет переговоры об аренде складских помещений в порту и в городе. Моя обязанность — обеспечить безопасность, то есть найти надежных людей, которые не давали бы чужим проникать внутрь, а своим — воровать. Р. сказал, что люди меня боятся. С какой такой стати? Они прослышали про то, как я расправился с греками. Я понял, что сам Р. окружает меня легендами, а я бессилен этому помешать.
17 февраля 1945 года, Танжер
Р. арендовал склад. Я отправился в Сеуту, в Легион, и завербовал ветеранов, знавших меня с прежних времен. Я вернулся с двенадцатью легионерами.
8 мая 1945 года, Танжер
Сегодня кончилась война. Город обезумел. Все перепились, кроме меня и моих легионеров. Пригороды наводнены берберами и рифами, которые валят валом со своих бесплодных гор и обустраиваются в chabolas, сложенных из картонных коробок и соломенных тюфяков. Им нечего терять, и они крадут все, что попадается под руку. Нам приходится принимать самые жесткие меры. Побоями их не отвадишь. Попавшемуся в первый раз мы отрезаем ухо, попавшемуся во второй раз — разбиваем нос или отрубаем большой и указательный пальцы. Того, кто объявляется снова, мы вывозим за город и сбрасываем со скал.
8 сентября 1945 года, Танжер
Испанская администрация покидает Танжер. Р. сначала очень встревожился, но, видимо, городу будет возвращен его прежний международный статус, и бизнес ни в коей мере не пострадает.
