Библию на народный язык. Но знаешь ли ты, к чему это приведет?
– К чему, отец мой?
– Такой перевод – это не просто переложение на понятный всем и каждому язык, но переложение на язык невежественных и необразованных людей, которые этот язык истрепали на рынках и войнах, в борделях и кабаках, и вот этим-то языком они начнут рассуждать о божественных тайнах и дорассуждаются до того, что и налоги платить не надобно, но это лишь полбеды: любое рассуждение о подобных предметах, сделанное от собственного необразованного ума, приводит к погибели души.
– И налоги-то вы приплели, и погибель души, и кабаки с борделями, – восхитился брат Герретье, – а на деле все окажется куда проще.
– Надеюсь, не окажется, – сказал Ханс ван дер Лаан и поставил Йоссе стоймя. Йоссе к тому моменту совсем уменьшился и помещался под ладонью, согнутой куполом.
Брат Герретье ушел смущенный: ему все время казалось, что Ханс ван дер Лаан либо высмеял его, либо сказал что-то до крайности странное, подлежащее дальнейшему осмыслению.
Ощущение от разговора было таким мимолетным, что брат Герретье почти физически ощущал, как оно иссякает и испаряется. Еще немного – и от него ничего не останется, как от лопнувшего пузыря. Поэтому он опрометью бросился бежать к брату Сарториусу – тот единственный мог бы правильно истолковать произошедшее.
Брат Сарториус крепко спал, и брат Герретье весь извелся: будить или не будить? Наконец он наклонился и выдохнул ему в ухо:
– Брат Сарториус!
Тот мгновенно распахнул глаза. Как будто и не было сонного забытья – глаза глядели пронзительно и ясно. Любая мысль, даже самая сложная, была в тот миг доступна брату Сарториусу, поэтому брат Герретье сразу приступил к делу:
– У Ханса ван дер Лаана странная фигурка на столе. Уродливая и неподвижная.
– В том, что она неподвижная, нет ничего странного, – заметил Сарториус. – Обычно такие фигурки и являются неподвижными, это для них совершенно естественно. Вот если бы она двигалась – это было бы достойно особенного внимания, но коль скоро она лишь отличается уродством, однако не двигается, ее не следует считать чем-то особенным.
– За время нашего с ним разговора фигурка из крупной, размером с голову человека, стала маленькой, размером с кулак, – сказал Герретье. – А это как понимать?
Брат Сарториус так и подскочил в своей постели.
– С этого же и надо было начинать! Она резко уменьшилась?
Но тут брат Герретье впал в замешательство. Пока он шел к брату Сарториусу, ему казалось, что он все четко разглядел и правильно понял, но когда заговорил, то начал сомневаться, и чем дольше шла беседа, тем больше он сомневался и в конце концов уже не мог быть уверен в том, что видел.
– Возможно, она изначально была маленькой, просто мне почудилось, – выдавил он наконец.
– Нет, – твердо произнес брат Сарториус, который никогда не позволял себе поддаваться скверне сомнений. – Нет. Такое не могло почудиться. Если фигурка самопроизвольно изменяла свои размеры, значит, она точно не принадлежит нашему миру, ибо в нашем мире ничто не меняет своих размеров произвольно и в короткие сроки.
– В таком случае почему достопочтенный ван дер Лаан прячет у себя это существо? – спросил брат Герретье. – Ведь если оно действительно явилось из иного мира, святой отец не мог бы этого не заметить. А между тем он выдает живое за неживое, причем не моргнув глазом, и утверждает, будто никто ниоткуда не являлся. Так зачем ему лгать? Говорят, – брат Герретье понизил голос, – в бытность свою каноником в Бреде он занимался алхимией и слишком в этом занятии преуспел, поэтому ему чуть ли не грозило отлучение от Церкви. Но он вовремя одумался. Однако никакого леопарда невозможно отмыть добела.
– В смысле отчистить полоски со шкуры тигра? – прищурился брат Сарториус.
– В смысле стереть пятна со шкуры леопарда, – стоял на своем брат Герретье.
– В таком случае речь идет о пантере.
– О леопарде.
– Есть еще жираф, – внезапно сказал брат Сарториус. – У него тоже пятна на шкуре.
– Да у кого их только нет, – вздохнул брат Герретье.
– Покаемся.
– Аминь.
Они сложили руки в молитве и какое-то время молча шевелили губами.
Потом брат Сарториус сказал:
– Хотя престарелый Ханс ван дер Лаан менее всего похож на леопарда, в душе он все-таки оказался леопард, если так уверенно лжет о пришельце из иного мира. И это внушает ужас.
– В принципе, любой старик в этом смысле если не леопард, то жираф, – отозвался брат Герретье. – Что касается старух, то с ними лучше на эти темы вообще не разговаривать, ибо женское естество еще более слабо и удобопривержено ко греху.
– Сохрани нас Боже от женщин, – сказал брат Сарториус.
– И леопардов.
– И тигров.
– И жирафов.
– Аминь.
– Аминь.
Тут вошел брат Ангелиус с горячей кашей для больного, и разговор пресекся сам собой.
А брат Вычитание, к своему ужасу, продолжал вычитаться и уменьшился уже до размера ладони. Понятное дело, одежда с него свалилась, и Ханс ван дер Лаан бросил ее на пол, все равно она больше была похожа на старые тряпки.
Вырвав из книги лист, бывший каноник из Бреды сделал для Йоссе платьице-колокольчик и завязал ниткой, чтобы «колокольчик» не сваливался. Тут оба вспомнили опять про жабу, которая после поцелуя принцессы стала герцогиней Клевской и немало навредила глупой Эльзе из Брабанта.
– Ей так шло это платьице из книжного листа, – вздыхали оба. – Что касается Эльзы, если бы она не была такой любопытной и чуть более доверяла своему мужу, то не стряслось бы с ней несчастья, ну а так-то что поделаешь.
Они пустились в воспоминания о былых временах, и еще Йоссе рассказывал о своих товарищах, с которыми познакомился на берегу потустороннего озера, о чернокожем Преториусе и женщине с хвостом рыбы, о скорлупе от огромного яйца и о монахине с головой свиньи, которая, даже с учетом этой странной головы, весьма привлекательно сложена, а бывший каноник говорил о переменах, которые произошли за эти годы во Фландрии: какие графы и герцоги вошли в возраст и силу, и как прекрасная Маргарита Бургундская убилась на охоте во цвете лет, и какие начинались войны, и кто умер и кто женился, словом, как старые друзья, обсуждали они все то, что зовется суетой и прахом этого мира. С алхимических времен у Ханса ван дер Лаана сохранилось некоторое количество странной посуды, и вот сейчас кое-что пригодилось: из тонкой стеклянной трубочки он накормил все уменьшающегося Йоссе и даже ухитрился накапать ему вина. Йоссе уверял, что вполне может поесть, зачерпывая руками, и выпить,
