class="p1">– Атропиновом. Атропина сульфат, – уточнил доктор Зворыкин, кивая.
Грених обмер.
– Который не имеет ни вкуса, ни запаха, легко растворим в воде и этаноле. А стало быть, его можно подсыпать как в воду, так и в вино. Вызывает парез аккомодации почти до слепоты, лихорадку, галлюцинации, учащенное сердцебиение, угнетает секрецию бронхиальных и желудочных желез, возбуждает нервную систему и приводит к смерти от угнетения работы сердца и паралича дыхания.
– А еще он расслабляет гладкую мускулатуру желчевыводящих протоков, – подхватил Виссарион Викентьевич, по лицу которого было ясно, что он не вполне понимает причину восторженных возгласов Грениха, бывшего секунду назад строгим и обстоятельным, глядевшим на провинившегося бывшего фельдшера хищным разноцветным взглядом, а ныне даже дернул краем рта в улыбке.
– И выводится печенью и почками, – закончил Константин Федорович, тотчас посерьезнев и насупив брови. – Вскрытие Кошелева можно ограничить только извлечением печени и почек. Если в них обнаружится атропин, то это можно считать неоспоримым доказательством вины Зимина. Он отравил Кошелева атропином. Я должен был догадаться сразу, что у него желчнокаменная. К тому же Зимин все время запивал порошок «Массандрой», а атропин не реагирует со спиртами.
– Да что вы говорите! – Зворыкин аж привстал. – Зимин? Не может быть… Дмитрий Глебович скорее на себя руки наложит, чем на кого другого их же… того… поднимет.
– Себя он тоже по части рук не обижал. Повесился, да неудачно. Он и меня атропином пытался отравить. Я было подумал, мне кто-то дурмана, красавки или белены в воду подмешал. Ведь тогда, я хорошо это помню, хлебнул остатки из графина, и началась такая свистопляска! А у атропинового порошка ни вкуса, ни запаха… Вам должны были передать пробирку с кровью, – закончил Грених. – Где она?
Зворыкин бросился к шкафу, что преграждал путь в своеобразный окоп из тазов, ведер и прочего хлама, вынул жестяной ящик, открыл его.
– Это остатки льда, – пояснил он, протягивая ящик Грениху. В кусках серо-бурых глыб, от которых исходил приятный для ладоней холодок, лежала никем не тронутая пробирка с кровью Константина Федоровича.
– Так я и думал, – опять вздохнул профессор. – Мне нужен этанол, щавелевая и азотная кислоты, эфир, марля и метилоранж для определения водородного показателя.
Глава 19. Я убиваю без раскаяния!
Весь день Грених провел в здании ледника, а вечер – в лаборатории, где медсестры ему расчистили стол. Вскрытие тела покойной Офелии Захаровны показало, что она умерла от асфиксии.
Прежде чем препарировать тела, Константин Федорович велел Зворыкину потушить печку и оставил настаиваться частички почек и печени Кошелева и собственную кровь в смеси этанола и щавелевой кислоты. Несколько раз возвращался, процеживал материал через марлю и заливал смесью вновь, периодически проверяя водородный показатель, выпаривал на водяной бане, соединял ее с эфиром, пока в конце концов к позднему вечеру не получил осадок в виде кристалликов атропина.
– Для того чтобы окончательно убедиться в том, что это атропин, – проговорил Грених, поднимая вверх пробирку с веществом, – мне нужны или бромная вода, или азотная кислота, которых у вас нет. Как нет ни ацетона, ни гидроксида калия, чтобы выявить фиолетовый окрас веществ. И поскольку реактивов мы не имеем… Аксенов, нужно поймать во дворе… кошку.
– Зачем? – вскинул голову санитар.
– Увидите.
Аксенов, пожав плечами и не скрывая недоумения в лице, вышел. С трудом, но с задачей он справился. Весь изодранный, исполосованный кровавыми следами, он принес дико орущее животное, завернутое в клетчатый плед Зворыкина. Доктор пожертвовал тем ради важного случая.
В присутствии начальника милиции и милиционера Домейки Грених с помощью пипетки закапал в глаза кошке раствор белых кристалликов.
Через двадцать минут зрачки кошки, и без того расширенные, стали большими и черными. Грених велел санитару отпустить вырывающееся животное. Бедный усато-полосатый зверь стал метаться из стороны в сторону, стукаясь о ножки стола, стульев, врезаясь в шкафы и горы жестяных ведер, тазов, охапки щеток.
С минуту все молча наблюдали, как наваленные друг на друга вещи с грохотом падали будто под воздействием сверхъестественной силы. Кошка, проложив себе путь, забилась в угол.
– Она плохо видит, – пояснил Константин Федорович. – Это следствие пареза аккомодации.
– Домейко! – рявкнул Плясовских. – Садись, протоколируй! Животное ослепло в результате пареза… акмодации…
– Аккомодации, то есть случился паралич ресничной мышцы, – поправил Грених. – Острота зрения упала под воздействием атропина.
Плясовских усадил Домейку за стол, сунул ему лист и, опершись об угол столешницы, стал потихоньку надиктовывать.
– …Товарищ Грених, почувствовав признаки отравления, взял у себя пробу крови… «Отравления» через «о», грамотей. В результате проведенного исследования… – и далее в такой манере.
Извлеченного из пористой, желеобразной серо-зеленой слизи, бывшей некогда почками и печенью бедного Кошелева, атропина оказалось не меньше, чем в крови Грениха. Он демонстративно поднял вверх вторую пробирку с собранными в нее белыми кристалликами.
– Еще бы неделя, – молвил Константин Федорович, – и атропин был бы поглощен сероводородом. Итак, мне нужно еще одно подопытное животное.
– Где ж я вторую кошку вам найду? – развел руками Аксенов. – А эта не сгодится?
– У вас в городе даже кошек совсем не осталось? – развел руками Грених в ответ. – Эта, к сожалению, уже никуда не годится, у этой сутки парез будет сохранен. Я еще сутки ждать не хочу. А вы?
Полосатая пациентка, забившаяся в угол, истошно орала откуда-то из-под груды медицинской утвари.
Делать нечего, санитар Аксенов подхватил плед Зворыкина и отправился во двор искать вторую подопытную.
Его не было час! Грених весь извелся. Ведь от животного зависели не только результаты судебно-медицинского анализа, им затеянного, но и торжество справедливости, а может быть даже, и судьба Аси. В голову стали закрадываться варварские идеи использовать самого Зимина в качестве подопытного.
– Вы не давали, как я велел, Зимину атропина? – спросил он Зворыкина.
– Нет, конечно же, ведь вы сказали не давать, я и не давал. Ни атропина, ни морфия, – отозвался главный и единственный врач барачной больницы Зелемска. – Но не кажется ли это несколько жестокой мерой наказания? Он весь день страдает не только от раны, но и без холинолитического средства. Спазмы при желчнокаменной болезни чрезвычайно болезненны.
– Это не наказание, а вынужденная мера, – недовольно глянул на бывшего чахоточного Грених. – Пока мы собираем доказательства, главному подозреваемому лучше быть обездвиженным. Убивал, может и потерпеть. Сейчас морфий вколете, и он сбежит, кто его знает. Он то кается, то бегает.
Наконец явился Аксенов. Сказал, что ходил к своей соседке одолжить ее турецкую ангору Зизи.
– Я обещался, что Зизи вернется в целости и невредимости. Кошка стара, ей пятнадцатый год.
– Ничего ей не будет. – Константин Федорович
