к принятому им делу сам привлекал в нужный момент подходящих людей. Я предпочитал быть на этом последнем амплуа: это сберегало мне много нужного времени. Я стал сам отсылать к нему или другим таким же, как он, тех, кто непосредственно ко мне обращался. Характерно, что за всю свою жизнь, когда у меня уже было известное имя, я никогда ни у кого не был «постоянным поверенным», юрисконсультом, который вел все дела данного клиента. В делах гражданских я оставался всегда «гастролером».
Глава 12
Я не буду больше рассказывать о своей адвокатской работе, как ни заманчиво мне о ней вспоминать. В ней я нашел тогда свое настоящее дело, достиг и успехов, и удовлетворения. Она надолго наложила на меня свой отпечаток. Но кругом меня начали развиваться другие события, которые всех стали захватывать; они не могли и меня обойти.
Тогда возникло движение, которое назвали освободительным. Начало его естественно относить к первым годам XX века, когда за границей создался специальный Союз освобождения, чтобы им управлять, и его орган «Освобождение» под редакцией П. Б. Струве. Задачей движения сделалась борьба с самодержавием, введение в России конституционного строя. Оно и закончилось в октябре 1905 года возвещением, а потом и введением конституции. Я не собираюсь описывать это движение: это много раз было сделано с разных позиций людьми более осведомленными, сам я принимал в нем мало участия. Но после стольких перемен и событий многое в нем вспоминается уже в другом освещении.
Если организовалось это движение в начале XX века, то как направление оно существовало издавна. Ожесточенная борьба между «старым» и «новым» со времени Петра I наполняла русскую жизнь. В ней особенность нашей истории. В XIX веке оба эти направления кристаллизовались. Русская старина воплощалась внизу в фактическом бесправии крестьянского большинства населения, а наверху — в неограниченной власти самодержца. В ней стали видеть исторические устои самобытной России. «Вольнодумцы» же, забывавшие эти заветы, противополагали им порядок, основанный на ограждении прав человека, на самоуправлении и на верховенстве в государственной жизни закона, а не воли властителя. Эти новшества тогда принесены были с Запада. Борьба между старым и новым не прекращалась в XIX веке. Сторонники «новшеств» бывали и около трона. Они восторжествовали в эпоху Великих реформ, когда сама государственная власть эти идеи усвоила и стала в жизнь проводить. Реформы были тогда правильно начаты, но не доведены до конца. Так, крестьяне были избавлены от власти помещиков, но остались низшим, неполноправным сословием. Было восстановлено самоуправление, но только по некоторым вопросам «местного интереса». Суд был провозглашен независимым служителем правды и милости, но только поскольку это не противоречило существу тогдашнего строя. А в этом строе надо всем продолжала оставаться прежняя неограниченная, то есть надзаконная, власть самодержца. Ограничивать ее тогда не хотели не только сами самодержцы. Ею дорожили даже такие искренние деятели Великих реформ, как Н. А. Милютин.
Одному самодержавию казалось под силу «освободить с землею крестьян», избежав пугачевщины. Но после осуществления Великих Реформ, в рамках обновленного строя сама практика жизни должна была естественно вести к завершению всего, что тогда было начато; на это и надеялись лучшие люди этого времени.
Но жизнь не развивается прямолинейно. Радикальные реформы всегда опасный момент: когда они начинаются, от них требуют большего, чем они могут дать. Сдержанное ранее нетерпение пробивается бурно наружу. Когда преемник самого законченного из самодержцев Николая I начал эру Реформ, накопленное против порядков его отца озлобление развязало внизу революционные настроения и дерзания. Александр II заплатил своей жизнью не за свои ошибки и колебания, а за политику своего отца. В этом заключается справедливость безличной истории. Ничто в мире не пропадает бесследно.
Революционные движения 70-х годов увенчались их короткой победой, то есть убийством Александра II. И тогда немедленно началось движение вспять. Александр III послушался представителей того «старого» понимания, которые внушили ему, что его долг как главы государства не защищать государство от революции, а охранять незыблемость самодержавия, и для этого ликвидировать то, что в Великих реформах казалось с ним не совместимым. И если вся политика нового царствования определялась борьбой за самодержавие, то недовольные этой политикой и своим положением, естественно, присоединялись к движению, которое своей задачей ставило освобождение от самодержавия. Остальное вытекало из этой первой задачи. Ведь и в 60‐е годы сначала все сводилось к освобождению крестьян от помещиков. Это было первое. Остальное приложится. Так на наших глазах началось движение с его новым лозунгом: «Долой самодержавие».
В этом лозунге, несмотря на его митинговую грубость, ничего «революционного» не было. Конечно, было неправильное употребление термина, но оно никого в заблуждение не вводило. Исторически и этимологически слово «самодержавие» не означало ни неограниченности, ни надзаконности власти, а только ее независимость, на теперешнем языке — суверенность. А этого свойства власти монарха никто не оспаривал. При издании конституции 1906 года, когда термин «неограниченный» из текста ее был сознательно вычеркнут, титул «самодержец» в ней был сохранен. Это показывало, что он значил что‐то другое. Такому пониманию подчинились и все партии, когда соглашались давать при вступлении в Думу торжественное обещание в верности самодержцу. Из этого, конечно, происходила двусмысленность, так как литературный язык под самодержавием разумел именно неограниченность власти. Такое понимание термина укрепилось так прочно, что я в дальнейшем сам буду это слово употреблять в этом именно смысле.
Слабость Освободительного движения была в том, что под одним словом «долой» оно объединяло направления, между собой несогласные не только в конечных целях своих, но, главное, в средствах, которыми нужно было достигать ближайших к этим целям этапов. Разномыслия в конечных целях (конституционная монархия, республика, социализм) были менее важны; до них еще было далеко, а пока можно было друг в друге видеть «попутчиков». Опаснее было разномыслие в средствах, которыми сейчас нужно было идти, чтобы лишить власть самодержца ее надзаконности и разделить ее с представительством. Освободительное движение оказалось слишком равнодушно к той грани, которая должна была бы отделять эволюцию государства от бедствий всякой революции. Как ни трудно проводить параллель между тогдашней и теперешней Россией, в обе эти переломные эпохи создавалось одинаковое отношение к этому основному вопросу. Те, кто не верит сейчас в возможность эволюции советского строя, бывают вынуждены мириться с внешней войной и даже с временным распадом России, чтобы только от коммунистической диктатуры избавить и себя, и мир. А в те годы, изверившись в возможность эволюции самодержавия, многие думали видеть в революции желанное избавление. И тогда, и теперь больше говорили потому о порядке, который нужно будет установить
