понимаете.
«Я ничего не понимаю, мерзкая фурия», – подумала Роза.
– В каком она отделении? – спросила она.
– Уж во всяком случае не в отделении лечения бесплодия. – Она хрипло рассмеялась. – Да заткнитесь же вы, Людвиг и Гектор, а то я выгоню вас вон.
Мона выглядела бледной, кожа ее казалась просто прозрачной. Ее палата была расположена в самом конце коридора гинекологического отделения центральной больницы.
– Роза, это ты? Как мило с твоей стороны, – сказала она.
Роза отметила оценивающий взгляд, скользнувший по ее фигуре. Но Розе было все равно. Они не виделись два года, и за это время вполне могло набежать двадцать с лишним килограммов на боках. Как такое не заметить?
– Ты в порядке? – спросила Роза.
– Ты имеешь в виду, сохраню ли я ребенка?
Роза кивнула.
– В ближайшие дни станет ясно. Откуда ты узнала, что я здесь? Неужели Матильда позвонила?
– А, ты имеешь в виду свою милую заботливую дочь, которая ласково опекает маленького Людвига и его друзей?
Мона усмехнулась. Значит, кое-какие жизненные силы в ней еще сохранились.
– Нет, я сама позвонила тебе домой, чтобы решить одну психологическую проблему, но сейчас мне не хотелось бы тебя мучить, хотя это довольно срочно.
– Довольно срочно?
– На самом деле это очень срочно.
– Парень, который звонит вам, ты о нем?
Роза кивнула.
Через полчаса заглянула медсестра и сказала, что пациентке пора отдохнуть.
– Еще пять минут, и мы закончим, – сказала Мона и продолжила, обращаясь к Розе: – Теперь я очень хорошо представляю себе этого парня. – Она коснулась пальцем портрета, лежащего на одеяле. – А также атмосферу, в которой жила эта семья, если сын мог убить отца таким зверским способом, а теперь угрожает разделаться с матерью.
– Он психопат или сумасшедший, как ты думаешь?
– Гм, не психопат в обычном понимании, хотя полное отсутствие чувства сострадания может говорить и об этом. Одно то, что он намеревается вредить людям, которых вообще не знает, указывает на патологию. У парня, который живет в собственном мире, может быть много вариантов отклонений. У него, конечно, крыша поехала, но в то же время он контролирует себя, поэтому называть его умалишенным в обычном смысле я бы не стала. Шизофрении, пожалуй, нет, но мания преследования и отсутствие способности к сопереживанию наблюдаются вместе довольно часто и приводят к непредсказуемым поступкам. Современное общество фабрикует много таких людей. Самолюбование и равнодушие к другим людям – беда наших дней.
– Гм, мне кажется, у тебя уже есть теория, Мона. Поделись, пока меня не выгнали.
Мона с трудом приподнялась. Было заметно, что лежание ей не на пользу.
– Послушай! Я могу прийти завтра, если так лучше, Мона. Только скажи.
– Нет-нет, я в порядке. – Она взяла стакан с водой и смочила губы. Потом улыбнулась и положила руку на живот. – Я думаю, все будет хорошо. ДОЛЖНО быть хорошо!
– Рассказать Карлу?
– Не сейчас. Но если это дело затянется, я хотела бы, чтобы он вернулся домой.
– Хорошо.
– Ладно, вернемся к моей теории. Ты права, у меня есть предположение. Подумай, когда самый обыкновенный парень в возрасте двадцати двух лет может использовать выражение «perseverando», то есть «быть упорным»?
– Я думаю, что никогда.
– Вот именно. Если только не иронизирует. Говорит в шутку и при этом чувствует себя совершенно свободным. Ты меня понимаешь?
– Не совсем. Ты хочешь сказать, что это не его выражение?
– Это ЕГО выражение, но не интернат внушил ему это, а родители. Я же говорю, он – единственный ребенок в семье, и его мать или, более вероятно, его отец обращались к нему со множеством требований, и в результате он почувствовал себя ущемленным и возненавидел по этой причине весь мир.
Да, Роза прекрасно знала, о чем идет речь.
– Конечно, все это внушения отца, которые вколачивались в него постоянно: «Держись, мальчик, продолжай, никогда не сдавайся» и прочее дерьмо. Я хорошо понимаю, о чем ты говоришь.
Мона долго молча смотрела на Розу, она догадывалась, о чем та думала. Розе крепко досталось в жизни из-за отца, последствия были фатальными.
Мона тяжело вздохнула:
– Да, думаю, это благословенное слово сначала вбивали в голову отцу, а потом он стал вбивать его в голову своему сыну. Мальчик разочаровал его, потому что не желал жить по закону «perseverando», это перешло в отсутствие взаимного уважения и ненависть между ними. Так я это объясняю.
– Значит, в школе-интернате учился отец?
– Да, думаю, что так и было.
– Но поиски от этого не становятся легче, Мона. Кто он, этот человек? Любой персонаж мужского пола в возрасте от сорока с небольшим и старше, который учился в этой школе. А таких ежегодно может быть двести человек или того больше. Я не выясняла, сколько учеников в течение года посещают эту школу.
– Я знаю, что этим путем идти нельзя, потому что нет времени. Но ты можешь предъявить эту информацию парню.
– Как?
– Вы скажете, что знаете, где учился его отец. В школе-интернате в Багсвэре. И скоро вы установите личность парня. Добавьте, что понимаете, как тяжело было иметь такого отца. Что очень грустно и одиноко в доме без братьев и сестер, которые могли бы стать поддержкой. Вы знаете, что мать никогда его не защищала, когда отец приставал к нему со своими вечными указаниями.
Она еще подумала, потом продолжила:
– Не забудьте сказать, что смягчающим обстоятельством будет явка с повинной, особенно с учетом такого психического террора, которому он подвергался. Он должен немедленно освободить мать и тем самым показать свое желание найти приемлемое решение. Подчеркивайте все время, что у вас нет никакой симпатии к его отцу, который при любом раскладе мерзавец. Может быть, это спасет жизнь матери. А на кого еще он может излить свою злость?
– А как насчет фотографии с жертвой на стене? Что ты об этом думаешь?
– Я думаю, это его реакция на всеобщее безразличие. Безразличие, которое он встречал и сам проявляет по отношению к окружающим. Он использует его как своего рода оружие. Он хочет поразить им еще большее безразличие, в котором виновато все человечество.
– Вау, – сказала Роза.
– Не исключено также, что жертва двадцать один семнадцать напоминает ему о ком-то, кого он любил. Того, что я сказала, достаточно, чтобы войти с ним в контакт. А если это произойдет, то вы лучше других доведете дело до конца.
– Мы попробуем. Спасибо, Мона. Я могу тебя как-то отблагодарить?
Она кивнула:
– Ты можешь присмотреть за Людвигом? Сделаешь это для меня? Матильда относится к Людвигу так же заботливо, как тигровая акула, эмбрионы которой
