рамки, хотя бы и построенные на правилах душевного благочестия и телесного воздержания. Сильвестр не только указывал ему на умеренность в пище и питии и в супружеских удовольствиях, но и вооружался иногда против слишком частых его поездок по ближним и дальним монастырям, поездок, которые свидетельствовали уже не столько о его внешнем благочестии, сколько о наклонности к беспокойной и в то же время непроизводительной для государства деятельности; отчего, конечно, страдали дела правительственные, подвергавшиеся несмотрению и задержкам. Нашлись, конечно, люди, которые заметили в настроении царя искры подозрительности и недовольства и постарались раздуть их в пламя. Известная беседа с ним Вассиана Топоркова в Песношском монастыре служит наглядным примером, в каком духе и смысле велись подобные внушения. Не было, вероятно, недостатка и в таких льстецах, которые указывали на какие-либо не важные промахи и уверяли, что когда царь начнет действовать только по собственному разумению, то дела пойдут лучше и вся слава его царствования будет принадлежать ему одному.
Наиболее важным поводом к разногласию между царем и его советниками послужили отношения крымские и ливонские. Известно, что они в 1559 году советовали воспользоваться упадком Крымской орды и доконать этого злейшего и непримиримого врага России; но царь оставил ее в покое и обратил свои силы на завоевание Ливонии. Адашев в это время, надобно полагать, ведал по преимуществу иноземными сношениями, и мы видим его главным доверенным царским при переговорах с Ливонским орденом, предшествовавших войне. Но к самой этой войне, по-видимому, не лежало сердце у Сильвестра и Адашева; особенно не одобряли они варварского образа наших действий в Ливонии, то есть ее опустошения и разорения, в котором самое деятельное участие принимали служилые татарские орды; а первое наше нашествие было произведено, как известно, под главным начальством касимовского хана Шиг-Алея. В последующих походах также являются иногда в числе предводителей татарские царевичи крещеные и некрещеные (Тохтамыш, Кайбула и др.). Вообще Иоанн показывал как бы особое сочувствие к своим служилым татарам. Наоборот, лучшие русские люди не питали к ним расположения и с неудовольствием смотрели на их варварский способ ведения войны. Сильвестр напоминал царю, что ливонцы христиане, и грозил ему Божьим наказанием за такое неистовое пролитие христианской крови. Но на сей раз Иоанн не внимал его увещаниям и показывал, что более не пугается «детских страшил»; так сам он называет обыкновение Сильвестра отвращать царя от какого-либо грешного деяния страхом Небесной кары.
Таким образом, в душе Иоанна постепенно накоплялась горечь против своих советников и руководителей, и только их великое нравственное превосходство пока сдерживало его стремление к ничем не обузданному самовластию. Тринадцать лет согласия — это большой срок для столь испорченной, деспотичной натуры, какова была Иоаннова. Но вот он подвинулся к тридцатилетнему возрасту, то есть к периоду возмужалости, а вместе с тем к периоду полного развития своих страстей, дотоле подавляемых внутри себя и потому вырвавшихся наружу с особой силой, когда не стало подле него смягчающего и умиротворяющего влияния его любимой супруги.
Выше мы уже говорили о привычке Иоанна слишком часто скитаться по монастырям; причем он обыкновенно возил с собой жену, детей и многочисленную боярскую свиту. Поездки эти приходились иногда в ненастное или холодное время и вредно отзывались на здоровье его семьи; известно, что жертвой одной из них был его первый сын малютка Димитрий. По-видимому, такой же жертвой сделалась и его супруга Анастасия Романовна. Однажды в ноябре месяце царь возвращался с нею из Можайска в такую распутицу, что, по словам летописца, «невозможно было ехать ни верхом, ни в санях». В этом путешествии царица сильно занемогла и долго хворала. А следующим летом 1560 года ее болезнь получила смертельный исход вследствие испуга, причиненного пожаром. 17 июля загорелось на Арбате; отсюда при сильном ветре пожар распространился до самого Кремля. Больная царица сильно перепугалась; царь отвез ее в ближнее село Коломенское; потом сам со своими боярами усердно помогал тушить пожар, который то стихал, то возобновлялся в течение нескольких дней. Вслед за тем, 7 августа скончалась «первая московская царица», оставив после себя двух малых сыновей, Ивана и Федора. Ее погребли по обычаю в девичьем Вознесенском монастыре, при общей народной скорби. Царь предавался сильной горести. Уже во время можайского путешествия произошла какая-то размолвка между царицей и царскими советниками. А вскоре после кончины Анастасии мы находим их удаленными от двора: Алексей Адашев является в Ливонии на воеводстве в городе Феллине; Сильвестр же, видя явную царскую немилость к себе, добровольно ушел в Кириллов Белозерский монастырь. Противники сих мужей, к которым принадлежали и братья умершей царицы, спешили воспользоваться их удалением и настроением Иоанна и начали нашептывать ему, будто Сильвестр и Адашев владели какими-то чарами или колдовством и будто они извели царицу. Как ни было нелепо такое обвинение, но государь как бы дал ему веру и назначил над ними суд из епископов и бояр. Обвиненные, когда дошло до них известие о том, просили позволения лично явиться на суд для очной ставки со своими обвинителями; митрополит Макарий и некоторые бояре поддерживали их просьбу. Но все противники бывших любимцев сильно восстали против их возвращения; а некоторые «ласкатели» и «лукавые мнихи» (по словам Курбского) прямо говорили царю, что присутствие бывших любимцев было бы для него опасно; что они вновь могли бы подвергнуть его действию своего чарования: ибо все прежнее влияние их теперь стали объяснять действием колдовства или волхвования. Таким образом, обвиненные были судимы и осуждены заочно. Но царь как бы не решался с них самих начать казни и ограничился заточением: Сильвестр был сослан в далекую Соловецкую обитель; Алексей же Адашев из Феллина переведен под стражу в Дерпт, где вскоре заболел горячкой и умер. Враги его не упустили случая донести царю, будто Адашев себя отравил[42].
Несмотря на выражения сильной скорби о потере любимой супруги, на щедро рассылаемые поминки по ней как по русским церквам, так и в Царьград, Иерусалим и на Афонскую гору, Иоанн в действительности недолго предавался своей грусти и почти вслед за кончиной Анастасии начал помышлять о вторичном браке. Сначала он вознамерился заключить брак политический: желая предупредить разрыв с Литвой за Ливонию, он решился искать руки одной из двух сестер короля Сигизмунда Августа и остановил свой выбор на младшей Екатерине как более здоровой и красивой. Но сватовство это окончилось неудачей; король уклонился от родственного союза, именно в силу близкой неизбежной войны, которая только одна
