Всё же я болван! Теперь мальчишка позовет приятелей, и они ради веселья закидают меня грязью. Когда же я буду думать вперед языка? Отец учил-учил, Альрик учил, даже ублюдок Ульвид, и тот учил уму-разуму, а помог лишь Живодер.
Зачем я удрал? Сидел бы сейчас в теплом доме, щупал девок, слушал россказни полоумного Манвина. Разве Хрокр удрал бы от меня? Не удрал. И Крыс бы никуда не делся. И Тулле вроде бы теперь не отдавал болью. А со Скирикром Альрик придумал бы, как справиться. Хёвдинг хоть и казался нынче спокойным, будто забыл про Волчару и Арне, но не таков он человек, чтобы спустить это с рук. Просто он не такой болван, как я.
Нет, если в этот раз выкручусь, больше ничего без спроса Альрика делать не буду.
— Что, нордур, хорошо спалось? — послышался голос полузубого бритта.
Ох, и любил он поговорить, кажись, даже больше, чем Ульвид.
— Как у Домну за пазухой.
Жаль, что Альрика нет под боком, чтоб спросить, правильно ли я говорю или лучше откусить себе язык.
— Значит, ты слышал о наших богах… — бритт помолчал, а потом продолжил: — Не пойму никак твоего приятеля. Весь в шрамах многолетних, а в глазах ни тени страха. Я видел прошедших пытки, сам не раз пытал: в их кишках не остается и крупицы храбрости, только страх. Страх перед болью, страх разозлить палача, страх сделать что-то не так. В Живодере нет страха. И он искренне защищает тебя, говорит, что шрамы делал сам и что ты на самом деле изгой в Сторборге. И я ему верю, знаешь, верю.
Я приподнял тяжелые веки и посмотрел в лицо бритту. Интересно, зачем он остриг бороду так коротко? Была б она попушистее, так никто бы и не заметил отсутствия зубов и шрам на полморды.
— Вот только кое-что забавное: защищать защищает, но стоило спросить, не хочет ли Живодер проделать с тобой то же самое, что сделали с ним, как он тут же забыл обо всех словах, сказанных раньше. Он просто жаждет исчертить твою кожу шрамами. И потому мне кажется, что пытал его кто-то другой, но ты был рядом. Ты стоял рядом и злил его. И он сохранил разум лишь потому, что хотел отомстить именно тебе. Может, он сам напросился пойти с тобой в леса?
Хотя бритт запутал всё так сильно, как только мог, кое-что он угадал: Живодер и впрямь напросился сам.
— Мне ведь даже ничего от тебя не нужно. Я бы убил тебя, переломал кости и заживо закопал. Знаю, что это самая позорная смерть для норда. Но ради Живодера я позволю тебе жить. Пусть он сделает с тобой всё, о чем мечтал годами, и когда его сердце успокоится, ты умрешь.
Значит, я буду жить вечно! Успокоить сердце Живодера — столько крови не наберется во всем Бриттланде.
— Молчишь? Боишься? Это хорошо. А сейчас я тебя отвяжу. Живодер говорит, что на холоде кожа сморщивается и покрывается мурашками, оттого рисунок может получиться некрасивым. Я же думаю, что ты сейчас почти не чувствуешь боли, зато в тепле вся накопленная за ночь боль распустится.
Прикосновений бритта я даже не почувствовал. Лишь когда ноги подогнулись, и я рухнул в липкую грязь, понял, что меня развязали. Бритт протащил меня через все селение, перед входом в землянку облил из ведра, чтобы смыть грязь, а потом втолкнул внутрь.
Пролетев через четыре ступени вниз, я оказался в небольшой комнате с двумя лавками возле стен и каменным закрытым очагом, который упирался в потолок и, видимо, выходил наружу. Огонь в нем только-только разожгли, потому в землянке было не намного теплее, чем снаружи, зато дыму было полным-полно. Я закашлялся.
На одной лавке спал Живодер. От кашля он подскочил, увидел меня, разулыбался и заговорил на бриттском с моим провожатым. Полузубый ответил ему что-то, а потом сказал мне:
— Я передаю тебя ему. Ты сильнее, потому можешь попытаться убить его и удрать. Но учти, рядом все время будет кто-то сильнее тебя. Хорошо, что ты не знаешь наш язык, а Живодер не знает твой!
Тут я понял, что этому бритту плевать на Живодера, иначе бы он не оставил меня без пут. У него были планы, он чего-то ждал. Может, человека от Ульвида? Тогда мне нужно всего лишь продержаться какое-то время: седьмицу или месяц. И если бы Живодер не был полоумным, то мы бы просто посидели взаперти. Но чего ждать от него сейчас?
Тело постепенно оттаивало, и приходила боль.
Разом вспыхнули огнем раны, мелкие и не очень, плечи и локти крутило так, что хотелось выть. Я шлепнулся на лавку, свесил руки, стиснул зубы и ждал, пока пройдет первый приступ. Дальше будет легче, дальше боль станет ноющей, мерзкой, и к ней можно будет привыкнуть.
Живодер не сидел на месте, он говорил и говорил, размахивал руками, стащил с меня обе рубахи, развернул спиной и тыкал в нее пальцем, растолковывая что-то бритту. А Полузубый грязно хмыкал.
Зашла баба, поставила большой горшок с незнакомым варевом и ушла.
— Это на весь день, — пояснил Полузубый.
Он ушел, и почти сразу в землянку ввалился другой бритт, семирунный, косматый и одноглазый. Он привалился спиной к стене и вроде бы задремал, вот только я все время чувствовал его царапающий взгляд.
Весь день мы торчали втроем в дымной землянке и смотрели друг на друга. Живодер то и дело выскакивал наружу и приносил ножи, железки разной формы, сушеные травы, масло. Он смешивал пахучие мази и раскладывал их по плошкам, отскабливал с железа ржачину и обжигал его в очаге. Живодер сумел разговорить Одноглазого, и тот с не меньшим интересом рассматривал приспособления, расспрашивал о чем-то, поглядывая на меня.
Я еле-еле угадывал отдельные слова в их разговоре, и, чаще всего, это были «нордур», «нож», «резать», «огонь», «шрам». Наверное, я смог бы прирезать семирунного. Если схватить нож, если вонзить его под подбородок, если тут же огреть Живодера… Ага, а потом выйти и наткнуться на злых бриттов! Но даже если удастся, куда потом? Вернуться к Альрику? Ульвид меня и там достанет.
Как так получилось, что я впал в немилость сразу у двоих конунгов Бриттланда?
Буду ждать. Буду ждать. А когда терпение иссякнет, убью обоих и сбегу. Фомрир до сих пор был на моей стороне. Хотя нет, не убью. Несмотря на угрозы Полузубого, я не видел в нем врага. Если бы он хотел, то давно бы избавился от меня и Живодера, а так всего лишь пару раз врезал да подвесил на ночь к столбу.
Эта ночь прошла неспокойно, я никак не мог улечься: болели плечи. И снова сумрачные сны, тревожные, непонятные. Я слышал в них Тулле, но никак не мог разглядеть его лица. Снова мелькали едва знакомые люди, они умирали, воскресали, оборачивались драуграми, обретали твариные черты. Рабыня из дома Хрокра смеялась надо мной, а когда я содрал с нее рубаху, то увидел между ее ног зубастую пасть, которая высунула длинный зеленый язык и мерзко захохотала. Под конец я почувствовал тяжесть руки на своем плече, так обычно делал Тулле, чтобы успокоить меня, обернулся, а там тьма. Живая густая тьма, внутри которой билось человеческое сердце.
Утром меня отвели к уборной, затем затащили обратно в землянку. Одноглазый впечатал меня лицом в лавку, и Живодер приступил к разукрашиванию моей шкуры.
