Прощальная вечеринка в честь Уильямса прошла очень спокойно. Майор, великолепный воздушный командир, получил перевод в бригаду из Сайгона – пошел на повышение. Сдержанность вечеринки объяснялась тем, что Уильямс никогда не общался с нами близко, как это делал Филдс.
На следующий день, после церемонии награждения, на которой мы получили свои авиационные медали, наш новый командир, майор Крэйн, выступил с приветственной речью.
– Мне кажется, что с дисциплиной здесь полный порядок, за исключением опрятности личного состава, – заявил Крэйн. – Эта рота может похвастаться впечатляющим списком достижений в Кавалерии. Полагаю, вы были так заняты, что позволили себе немного распуститься.
На нем красовалась хрустящая полевая форма и начищенные до блеска ботинки. Даже Уильямс, педант до мозга костей, не обращал внимания на такую ерунду. Уильямс концентрировался на наших боевых задачах. Крэйн с ходу завел шарманку о бесполезном.
– Даже если вам кажется, что в расположении роты не обязательно носить рубашку – прошу заметить, заправленную рубашку, – то у меня на этот счет другое мнение. Да, здесь всем тяжело. Это война. Но если мы упустим хотя бы один аспект нашего профессионального поведения, это моментально отразится на нашей эффективности. – Он сделал паузу и улыбнулся, типа «смотрите, я обычный парень, который хорошо делает свою работу». – Итак, с нынешнего момента мы будем придерживаться уставных правил ношения формы одежды. Сюда относятся заправленные рубашки, полевые брюки навыпуск и чистая форма.
Мы сами виноваты, подумал я. Мы убили столько времени, пытаясь привести свой лагерь в божеский вид, что этот парень думает, будто он вернулся в Форт-Беннинг.
– Раз уж речь пошла о личной гигиене, у меня есть для вас хорошие новости, – он улыбнулся. – Уже с завтрашнего дня мы начинаем копать собственный колодец, чтобы провести сюда душ.
Он выждал несколько секунд. Думаю, он рассчитывал на крики одобрения. Мы молчали.
– Капитан Шерман назначается руководителем проекта, и я рассчитываю, что вы окажете ему полное содействие. Вольно.
– Что за напасть на мою гребаную голову, – пожаловался Коннорс в палатке. – Я вроде как привык мыться по-своему.
– Мать твою. И как же ты моешься? – спросил Банджо.
– Как и все остальные. Таскаю форму, пока она не превратится во вторую кожу. Затем отрываю, и всякая гадость отлипает вместе с ней.
– Вообще-то душ нам не помешает, – произнес Гэри.
– Согласен. Интересно, как глубоко придется копать? – спросил я.
– Может, до самого Цинциннати! – пошутил Гэри.
В палатку зашел Фэррис.
– Парни, у меня еще одно объявление. – Он подождал, пока мы соберемся вокруг него. – Нам нужны добровольцы на перевод в другие авиационные подразделения, чтобы пополнить личный состав.
– Перевод из Кавалерии? – спросил Гэри.
– Верно.
– Когда? – спросил кто-то.
– С этой минуты и до конца следующего месяца.
Это был мой шанс. Может быть, мне удастся попасть на непыльную должность в Куинёне, возить советников или что-нибудь вроде того. Я поднял руку.
Следующие несколько дней я летал на рутинные задания по близлежащим зонам или копал колодец. Наполняя и провожая взглядом ведра, пока их вытягивали вверх на веревке, я мечтал о своей новой должности. Один мой товарищ по летному училищу недавно написал мне, что его распределили на военно-морской авианосец и выдали личный «Хьюи». Я знал, что за пределами Кавалерии была куча достойных вакансий. Например, пилот курьерского вертолета в Сайгоне, нормированный график с девяти утра до пяти вечера. Представить только, больше никакой грязи, никаких палаток и джунглей.
На глубине двадцати пяти футов мы наткнулись на каменную породу. Шерман проконсультировался с саперами, и те сказали, что нужно взрывать.
По пути в Счастливую Долину мы с Гэри залетели на шоу Боба Хоупа. Пока мы занимались развозкой задниц-и-хлама тем же днем, нам удалось подслушать самые бредовые переговоры по связи, которые я когда-либо слышал.
– Ворон-шесть, Дельта-один. Видим цель.
Дельта-1 был военным вертолетом.
– Принял, Дельта-один. Видите что-нибудь у них на спинах?
– Отрицательно.
– Ладно, тут уже как повезет. Давайте, валите их.
– Принял.
– Черт возьми, о чем они вообще? – спросил Гэри.
Мы только что забрали пустые контейнеры из-под еды и плавно плыли над горным склоном.
– Не пойму, – сказал я.
– Ворон-шесть, наши пули их не свалят.
– Пробовали стрелять в голову?
– Да.
– Пускайте ракеты.
– Принял.
Тишина. Гэри заходил на посадку к стоянке дорожного патруля, которому мы должны были доставить припасы.
– Ворон-шесть, Дельта-один. Сработало. Оба готовы.
– Это радует, Дельта-один. Я уже начал думать, что нам не остановить слона.
Слона? Мы что, убиваем гребаных слонов?
– Принял. Будут еще указания?
– Конечно, Дельта-один. Спускайтесь и заберите бивни.
– Бесит, – произнес Гэри. – Убить слона – все равно что расстрелять собственную бабку.
В роте началось всеобщее негодование, когда стало известно, что слоновую кость доставили на базу дивизии. На войне можно было убивать людей, но зачем трогать невинных созданий типа слонов?
– Любой, кто занимается этим, с таким же успехом придет к тебе домой и пристрелит твою собаку, – высказался Декер.
– Тащи камеру, Мэйсон! – заорал Шерман.
– В чем дело?
– Будем взрывать колодец. Тащи камеру.
Я встал позади очереди к колодцу и нацелил объектив.
– Все готовы? – прокричал Шерман.
– Готовы.
Бум. Облачко пыли зависло в пяти футах над землей. Я щелкнул затвором.
– Вот дерьмо. Я думал, тут как бабахнет, – орал Шерман.
– Да уж. Взрыв-то был вообще?
– Ну что, есть вода? – Все склонились над колодцем.
– Ура, мать вашу, – произнес Коннорс. – Под камнями еще больше земли!
– Продолжаем копать, – объявил Шерман.
Кто-то расписал стену изображением зоны «Рентген» размером пять на десять футов. Я прогуливался вокруг, держа в руке бокал с бурбоном, разбавленным водой. Мебель, доставленная из Штатов, выглядела чужой. Стулья были сделаны из мореного бамбука, на сиденьях красовались тропические узоры. У столов были бамбуковые ножки.
Заведение обставили для торжественного открытия. Мы все знали, что полковник собирался привезти медсестричек по такому случаю. Он еще не приехал. Около сотни парней коротали время, потягивая напитки за двадцать пять центов.
