его сильней. Коля захлебывался в приглушенных рыданиях, все повторяя: «Не понимаю, не понимаю…» Какой он терпеливый! Если бы плакал громче, соседи услышали бы и вызвали милицию. Но в доме такие толстые стены – его строила бывшая кирпичная промышленница, которая хотела, чтобы здание демонстрировало крепость ее продукции. И она постаралась на славу.
Послышался какой-то шелест, и будто посыпались на пол тетради – наверное, его многочисленные ноты.
– Ты сегодня выполнил все школьные задания?
– Я не знаю школьных заданий.
– Я же сказал: просто выполняй то, что идет дальше по учебникам.
Колино молчание. Долгая тишина.
– А гаммы свои играл?
– Нет! И не буду никогда, никогда не буду, ты меня не заставишь! – Коля опять показал зубы, даже назвал дядю на «ты». Майка внутренне воспряла духом, готовая выползти из засады и прийти ему на помощь.
– Ты ничего другого не умеешь в жизни, глупое избалованное дитя, – дядя смягчился. – Не хочешь играть – не играй, леший с тобой. Будешь поступать на юридический.
– Не буду!
– Так подохнешь с голоду, если у тебя не будет профессии, – повысил он голос.
– Я уже подыхаю с голоду! Мне недолго осталось.
– Что-то ты уж больно сегодня разговорчивый. А ну признавайся, мать приходила? Дай сюда руку.
– Не приходи-ила, – Колин голос сорвался на стон. – Не надо, не надо! А-а. Никто не приходил, никто… пожалуйста, я не смогу держать смычок…
Из комнаты доносилась какая-то мышиная возня с плачем пополам. И опять надолго все стихло.
Майка уже собиралась выползти и глянуть, но тут до нее донеслись звуки струн. Коля заиграл на виолончели – прогнулся, не выдержал. Дядя его одолел. Квартира наполнилась музыкой, побои закончились, Савелий Илиодорович больше не кричал.
Двигаясь на четвереньках, Майка вышла в переднюю и осторожно заглянула в распахнутые двери гостиной. Уже стемнело. В вечерних сумерках кто-то сидел в кресле-качалке, закинув ногу на ногу, скрестив руки на груди и откинув голову на спинку. Майка несколько раз моргнула, чтобы привыкнуть к темноте. В кресле был Савелий Илиодорович, а у кадки с папоротником стоял Коля. Поставив свой инструмент на стул, он безучастно, словно кукла на заводе, водил смычком по струнам, играя ту сюиту Баха, которую Майка так любила слушать, представляя, что это она сидит на сцене и водит смычком по струнам перед полным залом. Увидев ее, стоящую на четвереньках в передней, он вздрогнул и тут же посмотрел на дядю, проверяя, заметил ли он незваную гостью. Сюита не прервалась, казалось, он заиграл еще старательней, глазами умоляя Майку уходить.
Она проползла к входной двери, поднялась на ноги и очень медленно, стараясь не скрипнуть, повернула ключ в замке. Отворив дверь, прошмыгнула наружу и босиком зашлепала по лестнице наверх в Мишкину квартиру. Тете Беле она пообещала что-нибудь придумать, чтобы вызволить ее простыни, обулась и побежала домой, едва успев к приходу отца.
И вот теперь, следующим утром стоя перед старшим следователем, объясняя ему бедственное положение друга, стараясь не подставить его ненароком, Майка пыталась выпросить хоть какой-нибудь помощи.
Фролов перебирал листочки, читая их записки и хмурясь.
– А отцу ты это показывала? Коля и вправду немного не в себе. Он через слово только и пишет, что его прибьют.
– Так оно и есть. Я была у них дома и слышала, как его дядя колотит, выкручивает пальцы и заставляет для себя играть на виолончели.
Фролов недоверчиво хмыкнул.
– Ну уж прям для себя! Он его воспитывает, жизни учит.
– Да, я забыла. У вас, у взрослых, это так называется, – Майка зло вырвала из рук следователя их с Колей переписку.
– Я тоже бывал у них несколько раз, но ничего подозрительного не заметил. Детей порой из-под палки приходится заставлять, – поучительно возразил он.
Майка сделала кислое лицо.
– Почему папа подозревает дядю Коли? Что за пальчики не совпали?
Фролов опять попытался уйти от ответа.
– Майка, я тоже немного притомился, ночь не спал. Как-то вылетело само. Я пойду, папа твой в Столешников сам придет.
– Нет, погодите. Вы сказали, что обвиняете губпрокурора в убийстве. На каком основании? – Майка уперла кулаки в бока.
– На каком основании? – переспросил Фролов, изумляясь тому, что девочке тринадцати лет известны такие выражения.
– Папа считает, что отца Колиного убил его дядя, что ли? А как же атаман? Он тогда что? Атаман Колю в усадьбе еще до войны навещал и в войну тоже. Я даже было подумала, что атаман тоже его родственник. Так просто кто приходит, игрушки дарить? – Майка собрала морщину на лбу, прикусив большой палец.
– Какие игрушки? Кто родственник? Атаман Степнов? Подожди-подожди, – теперь и Фролов собрал морщину на лбу. – Тебе что-то известно? Коля что-нибудь тебе говорил?
– Он ему был как… как Лоренцо Монтанелли! – не выдержала Майка.
– Какой еще Лоренцо Монтанелли? Он взял паспорт Швецова и стал сам Швецовым. Нам еще тут итальянцев не хватало, – проговорил Фролов, видимо, полагая, что Майка все знает.
– Батюшки-светы, – разинула она рот, – так что получается… этот зверюга и есть атаман? Прокурор и атаман в одном лице?
– Ну да, получается так… – расстроенно вздохнул Фролов, страшно пожалев, что вот так все ей выдал. – Только ты, Майка, молчи пока, никому говорить нельзя.
– И вы его не смогли вывести на чистую воду? У вас там пальчики не сходятся? – ужаснулась она.
– Пока не сходятся.
– Все пропало! – Майка сделала несколько отчаянных кругов по комнате и села на диван, обхватив голову руками. – Он его убьет. Коля единственный, кто его тайну знает. Он его в живых не оставит. И голодом морит… чтобы у смерти была естественная причина.
– Ты не горюй. Смерть от голода – это не естественная причина, дядю Колиного за это накажут обязательно. Мы сегодня же что-нибудь придумаем.
– Вы что? Вскрытия дожидаться будете?
– Нет, Майка, до этого дело не дойдет, что ты!
Майка не слушала старшего следователя. Еще как дойдет! И ничего они не придумают, ни сегодня, ни завтра, никогда! Если убийцей оказался губернский прокурор, они это и через сто лет не смогут доказать.
И она приняла твердое решение.
Дождалась, когда Фролов ушел, и бросилась собирать вещи. Откопала среди старых вещей саквояж из потрескавшейся желтой кожи, набросала туда тетрадей и учебников, недочитанного «Графа Монте-Кристо», сверху одежды, смену белья, замотала в платок зубную щетку и зубной порошок в жестяной коробочке. Посчитала, сколько у нее денег, которые копила на «Энциклопедию математики» Лахтина, – на два билета до Ленинграда хватит. И, быстро нырнув в свой клетчатый сарафан, подхватила пальто в одну руку, саквояж – в другую. Все. Бежать.
