деле притворяются, будто все видят и замечают. На самом деле они страшно рассеянные.
Майка довела друга до кухонной двери, вынула из кармашка шпильку и быстро отперла замок. Коля бросился к раковине, нервными пальцами раскрутил кран, нагнулся к нему и стал шумно пить, разбрызгивая по сторонам воду, порядочно облившись и намочив себе волосы.
Его вдруг стало бить дрожью, он схватился за полотенце и принялся тереть лицо, голову, потом свой мятый свитер, приговаривая: «Черт, черт, черт!» Разумеется, сделать свитер и волосы сухими у него не вышло, он злобно отбросил полотенце, сел за стол, уронив перед собой локти и запустив пальцы в волосы.
– Его не было два или три дня? Какое сегодня число? Сегодня уже пятница или еще четверг? Он сегодня придет, что же я не вытерпел, что же я наделал, немного ведь осталось… Майка! – Коля всплеснул руками, резко выпрямившись. – Что ты здесь делаешь?
Он прокричал это таким странным голосом, словно только сейчас увидел ее перед собой.
– Как что? Спасаю тебя.
– Не надо было! Я уже туда, в ту жизнь, в школу, к нашему театру никогда не вернусь. Мне надо учиться быть взрослым!
– Как это не вернешься? Ты что такое говоришь? Школу окончить все равно придется.
– Не здесь. Здесь я уже… всё, меня считают убийцей, никто со мной и знаться не пожелает.
– А где ты думаешь оканчивать школу?
– Он все сам решит. Уехать придется, когда все это закончится. Ох, наворотил я дел, зачем не слушался.
– Да кто этот «он»? Дядя твой из прокуратуры?
– Отец мой.
Майка нахмурилась. Кажется, Коля тронулся умом, сидел, дрожал, глазами вращал, как механическая кукла. Она не знала, как правильно с такими говорить.
– Коля, все, что с тобой происходит, – это неправильно, – она мягко тронула его за плечо. – Ты – ребенок. По закону до восемнадцати лет ты – несовершеннолетний, и тебе нужны школа и друзья. И никто от тебя не отвернется, потому что людей не бросают, если они в беду попали. Если твой дядя такой непроходимый чурбан и не понимает, что ты не виноват в смерти отца, что ты не заслуживаешь таких мучений, что тебя не нужно морить голодом, чтобы воспитывать… У тебя есть твоя музыка. Ты будешь играть, поступишь в консерваторию.
– Я не смогу больше играть.
– Ну почему же?
– Он заставил меня играть, пока избивал сестру. Я больше виолончель взять в руки никогда не смогу. Я умер в тот день… Теперь уже все равно, будь что будет.
– Кто избивал сестру?
– Отец.
– Коля, отец твой умер.
Она опять тронула его за плечо, но Коля дернулся и посмотрел на Майку затравленным, пустым, злым взглядом – как пойманный дворовыми мальчишками кот, приговоренный к какому-нибудь страшному истязанию.
Вдруг раздался шум открываемой двери. Коля услышал его раньше, поэтому он так изменился в лице. Его слух музыканта стал еще острее в заточении, теперь он мог безошибочно определить звук поворачиваемого в замочной скважине ключа своего мучителя, его приближающихся шагов.
Майка схватила Колю за руку и выдернула из кухни, захлопнула дверь и быстро принялась ковырять в замочной скважине шпилькой, пытаясь ее запереть. Она была против Колиного упрямства, против того, что он с такой трусостью забивался в угол, предпочитал перетерпеть страдания и не собирался искать силы и средства, чтобы противостоять своему угнетателю. Но она не могла за него принимать решений. Придется уйти несолоно хлебавши.
– Мы там разлили воду и стул отодвинули… и свитер мокрый, – с дрожью в голосе и со слезами на глазах проговорил Коля, боясь лишь того, что ему влетит за непослушание.
– Ничего, уже обсох, вроде не видно. Беги! – Майка толкнула его в сторону гостиной, сама успела скользнуть в кабинет и нырнуть под кресло, стоящее справа от двери, как мимо нее кто-то тяжело и устало прошаркал тапочками.
– Коля! – голос его дяди звучал самым обычным образом и не предвещал ничего страшного. – Где ты?
Звук шагов замер где-то в глубине квартиры. Майка задержала дыхание, чтобы слышать, о чем они будут говорить.
– Где ты, сын! – раздалось глухое – наверное, из раскрытой Колиной спальни. Майка изумилась этому обращению. Вероятно, после того как было оформлено попечительство, дядя приступил к бумагам на усыновление. Но без согласия Коли – он ведь не был малолетним – никто не мог его усыновить насильно.
– Где Лиза, Коля? – ласково спросил Савелий Илиодорович.
– Не знаю.
– Я открою кухню, как только ты скажешь, куда уехала твоя сестра.
– Ничего я вам не скажу. Не трогайте сестру! Тронете еще раз, и я… я в окно прыгну.
– А ну иди сюда? – змеей зашипел прокурор.
Послышался короткий вскрик, стон, грохот – что-то с размаху ухнуло на пол, раздался кашель.
– Где Лиза?
– Откуда я могу это знать, – голос Коли был едва слышен, точно его душили и он не мог говорить в голос. – Я же здесь заперт.
– Только ты знаешь, куда она могла уехать. Я всех отцовских родственников наперечет знаю, к ним она не поедет. Куда?
– Не трогайте меня!
– Еще три дня без воды! За то, что самовольничаешь. Будешь знать, как идти мне наперекор, будешь знать, будешь знать, – посыпался град ударов, а вслед за ними послышались стон и тихое всхлипывание. Майка сжалась. Звук был такой противный, казалось, кто-то колотит палкой по мячу. Но она знала, что палкой колотили по живому телу. Коля сквозь зубы стонал и всхлипывал. Майка вздрагивала, всей кожей, всем телом чувствуя боль, что испытывал загнанный Коля, и представляя – слишком ярко, – что там между ним и его дядей могло происходить.
– Когда же ты начнешь вести себя как мужчина! – гремел Савелий Илиодорович. – Когда уже перестанешь по поводу и без распускать нюни? Связался с девчонкой и сам как баба. Но я из тебя человека сделаю, ты у меня через такие воды-трубы пройдешь, потом всю жизнь спасибо говорить будешь.
– Я же сделал, как вы хотели, я же ударил Мишку! – прокричал в отчаянии Коля.
– Не этого я от тебя хотел, балбес, как ты не поймешь. Это была идея Киселя! И нет смысла сейчас пытаться понять, почему ему пришло в голову заставлять тебя бить его. Но ты ударил Мишку сам. Сам! Ты сделал выбор. А мог бы выстоять. Но ты только на идиотские поступки способен. Зачем облил чернилами девчонку?
– Я не понима-аю, не понимаю. Что вы от меня хотите? Руки-то теперь у меня в крови и душа черствая!
На это Колин дядя почему-то ничего не сказал, а начал бить
