Ознакомительная версия. Доступно 25 страниц из 124
и лая, потеряла голос. Он иззяб и рассердился, объявив, что съедет на другой же день. Но и другой, и третий день, и неделя прошла – он еще не съезжал.
Ему было очень скучно не видеть Ольги в неположенные дни, не слышать ее голоса, не читать в глазах все той же, неизменяющейся ласки, любви, счастья.
Зато в положенные дни он жил, как летом, заслушивался ее пения или глядел ей в глаза; а при свидетелях довольно было ему одного ее взгляда, равнодушного для всех, но глубокого и знаменательного для него.
По мере того, однако ж, как дело подходило к зиме, свидания их становились реже наедине. К Ильинским стали ездить гости, и Обломову по целым дням не удавалось сказать с ней двух слов. Они менялись взглядами. Ее взгляды выражали иногда усталость и нетерпение.
Она с нахмуренными бровями глядела на всех гостей. Обломов раза два даже соскучился и после обеда однажды взялся было за шляпу.
– Куда? – вдруг с изумлением спросила Ольга, очутясь подле него и хватая за шляпу.
– Позвольте домой…
– Зачем? – спросила она. Одна бровь у ней лежала выше другой. – Что вы станете делать?
– Я так… – говорил он, едва тараща глаза от сна.
– Кто ж вам позволит? Уж не спать ли вы собираетесь? – спрашивала она, строго поглядев ему попеременно в один глаз, потом в другой.
– Что вы! – живо возразил Обломов. – Спать днем! Мне просто скучно.
И он отдал шляпу.
– Сегодня в театр, – сказала она.
– Не вместе в ложу, – прибавил он со вздохом.
– Так что же? А это разве ничего, что мы видим друг друга, что ты зайдешь в антракте, при разъезде подойдешь, подашь руку до кареты?.. Извольте ехать! – повелительно прибавила она. – Что это за новости!
Нечего делать, он ехал в театр, зевал, как будто хотел вдруг проглотить сцену, чесал затылок и перекладывал ногу на ногу.
«Ах, скорей бы кончить да сидеть с ней рядом, не таскаться такую даль сюда! – думал он. – А то после такого лета да еще видеться урывками, украдкой, играть роль влюбленного мальчика… Правду сказать, я бы сегодня не поехал в театр, если б уж был женат: шестой раз слышу эту оперу…»
В антракте он пошел в ложу к Ольге и едва протеснился до нее между двух каких-то франтов. Чрез пять минут он ускользнул и остановился у входа в кресла, в толпе. Акт начался, и все торопились к своим местам. Франты из ложи Ольги тоже были тут и не видели Обломова.
– Что это за господин был сейчас в ложе у Ильинских? – спросил один у другого.
– Это Обломов какой-то, – небрежно отвечал другой.
– Что это за Обломов?
– Это… помещик, друг Штольца.
– А! – значительно произнес другой. – Друг Штольца. Что ж он тут делает?
– Dieu sait![36] – отвечал другой, и все разошлись по местам. Но Обломов потерялся от этого ничтожного разговора.
«Что за господин?.. какой-то Обломов… что он тут делает… Dieu sait», – все это застучало ему в голову. – «Какой-то»! Что я тут делаю? Как что? Люблю Ольгу; я ее… Однако ж вот уж в свете родился вопрос: что я тут делаю? Заметили… Ах, Боже мой! как же, надо что-нибудь…»
Он уж не видел, что делается на сцене, какие там выходят рыцари и женщины; оркестр гремит, а он и не слышит. Он озирается по сторонам и считает, сколько знакомых в театре: вон тут, там – везде сидят, все спрашивают: «Что это за господин входил к Ольге в ложу?..» – «Какой-то Обломов!» – говорят все.
«Да, я “какой-то”! – думал он в робком унынии. – Меня знают, потому что я друг Штольца. – Зачем я у Ольги? – “Dieu sait…” Вон, вон, эти франты смотрят на меня, потом на ложу Ольги!»
Он взглянул на ложу: бинокль Ольги устремлен был на него.
«Ах ты, Господи! – думал он. – А она глаз не спускает с меня! Что она нашла во мне такого? Экое сокровище далось! Вон, кивает теперь, на сцену указывает… франты, кажется, смеются, смотрят на меня… Господи, Господи!»
Он опять в волнении неистово почесал затылок, опять переложил ногу на ногу.
Она звала франтов из театра пить чай, обещала повторить каватину и ему велела приехать.
«Нет, уж сегодня не поеду; надо решить дело скорей, да потом… Что это, ответа поверенный не шлет из деревни?.. Я бы давно уехал, перед отъездом обручился бы с Ольгой… Ах, а она все смотрит на меня! Беда, право!»
Он, не дождавшись конца оперы, уехал домой. Мало-помалу впечатление его изгладилось, и он опять с трепетом счастья смотрел на Ольгу наедине, слушал, с подавленными слезами восторга, ее пение при всех и, приезжая домой, ложился, без ведома Ольги, на диван, но ложился не спать, не лежать мертвой колодой, а мечтать о ней, играть мысленно в счастье и волноваться, заглядывая в будущую перспективу своей домашней, мирной жизни, где будет сиять Ольга, – и все засияет около нее. Заглядывая в будущее, он иногда невольно, иногда умышленно заглядывал в полуотворенную дверь и на мелькавшие локти хозяйки.
Однажды тишина в природе и в доме была идеальная; ни стуку карет, ни хлопанья дверей; в передней на часах мерно постукивал маятник да пели канарейки; но это не нарушает тишины, а придает ей только некоторый оттенок жизни.
Илья Ильич лежал небрежно на диване, играя туфлей, ронял ее на пол, поднимал на воздух, повертит там, она упадет, он подхватывает с пола ногой… Вошел Захар и стал у дверей.
– Ты что? – небрежно спросил Обломов.
Захар молчал и почти прямо, не стороной, глядел на него.
– Ну? – спросил Обломов, взглянув на него с удивлением. – Пирог, что ли, готов?
– Вы нашли квартиру? – спросил, в свою очередь, Захар.
– Нет еще. А что?
– Да я не все еще разобрал: посуда, одежа, сундуки – все еще в чулане горой стоит. Разбирать, что ли?
– Погоди, – рассеянно сказал Обломов, – я жду ответа из деревни.
– Стало быть, свадьба-то после Рождества будет? – прибавил Захар.
– Какая свадьба? – вдруг встав, спросил Обломов.
– Известно какая: ваша! – отвечал Захар положительно, как о деле давно решенном. – Ведь вы женитесь?
– Я же-нюсь! На ком? – с ужасом спросил Обломов, пожирая Захара изумленными глазами.
– На Ильинской барыш… – Захар еще не договорил, а Обломов был у него почти на носу.
– Что ты, несчастный, кто тебе внушил эту мысль? – патетически, сдержанным голосом воскликнул Обломов, напирая на Захара.
– Что я за несчастный? Слава тебе Господи! – говорил Захар, отступая к дверям. – Кто? Люди Ильинские еще летом сказывали.
– Цссс! – зашипел на него Обломов, подняв палец вверх и грозя на Захара. – Ни слова больше!
– Разве я выдумал? – говорил Захар.
– Ни слова! – повторил Обломов, грозно глядя на него, и указал ему дверь. Захар ушел и вздохнул на все комнаты.
Обломов не мог опомниться; он все стоял в одном положении, с ужасом глядя на то место, где стоял Захар, потом в отчаянье положил руки на голову и сел в кресло.
«Люди знают! – ворочалось у него в голове. – По лакейским, по кухням толки идут! Вот до чего дошло! Он осмелился спросить, когда свадьба. А тетка еще не подозревает или если подозревает, то, может быть, другое, недоброе… Ай, ай, ай, что она может подумать? А я? А Ольга?»
– Несчастный, что я наделал! – говорил он, переваливаясь на диван лицом к подушке. – Свадьба! Этот поэтический миг в жизни любящихся, венец счастья – о нем заговорили лакеи, кучера, когда еще ничего не решено, когда ответа из деревни нет, когда у меня пустой бумажник, когда квартира не найдена…
Он стал разбирать поэтический миг, который вдруг потерял краски, как только заговорил о нем Захар. Обломов стал видеть другую сторону медали и мучительно переворачивался с боку на бок, ложился на спину, вдруг вскакивал, делал три шага по комнате и опять ложился.
«Ну, не бывать добру! – думал со страхом Захар у себя в передней. – Эк меня дернула нелегкая!»
– Откуда они знают? – твердил Обломов. – Ольга молчала, я и подумать вслух не смел, а в передней всё решили! Вот что значит свидания наедине, поэзия утренних и вечерних зорь, страстные взгляды и обаятельное пение! Ох, уж
Ознакомительная версия. Доступно 25 страниц из 124
