как Калинин, Златин, Леонов, Працюк, а несколько позже — Колмозев — не видели в нас преступников. Заявлять об этом во всеуслышание они не могли, но показать нам своё несогласие, свой протест против произвола они выказывали на каждом шагу.
Своего сына Златин прислал работать в мастерские учеником токаря Оберландера. Не последнюю роль в этом играло и спасение его от мобилизации, так как шахтёры имели броню, а возраст его близился к призывному. Но не в этом дело. Дело в той смелости, с которой Златин отдаёт родного сына в наши руки. Оберландер обучает его токарному искусству, я воспитываю его политическое мировоззрение в молодёжном кружке, который доверили мне, контрреволюционеру, троцкисту! Леонов и Торев называли этот кружок комсомольским.
Не менее удивительным и странным явилось распоряжение Калинина, обязывающее меня распределять среди вольнонаёмного состава мастерских талоны на ширпотреб. Попытки воспрепятствовать этому встретили непреклонность Калинина и его заявление, что Сагайдаку виднее всех, кто чего заслуживает, а к тому же ему доверяют гораздо большие дела, чем распределение талонов, и он справляется с ними хорошо.
В одно из очередных распределений старший электрик Михаил Торев принёс мне шапку из собачьего меха.
— Носите, в ней теплей, чем в лагерной! Это не от меня лично, а от всех нас!
Кого он подразумевал, кроме себя, участником этого акта — узнавать не стал, да и вряд ли он сказал бы мне.
— Да ведь всё равно отберут её, Миша, ты ведь это хорошо знаешь!
В мастерских было принято к старшим по возрасту обращаться на «вы» вне зависимости от «социального положения» и производственного чина. Вольнонаёмные обращались ко мне по имени и отчеству, заключённые называли «товарищем начальником».
…Шапку не отобрали. Носил я её в Гусиноозёрске и потом — в Улан-Удэ. Даже привёз её в Москву после своего освобождения. Попытался было оперуполномоченный создать вокруг шапки дело — «преступная связь Торева с врагом народа», даже вызывал его дважды, писал протоколы, но что-то ему помешало. Дело прекратил, а шапку всё же приказал мне сдать в камеру хранения. Протестовать я не стал — благо началась уже весна и надобность в ней отпала.
Только возвратился из шахты — входит нарядчик Половинкин.
— Иди в столовую, начальник Златин «требуют»!
Вхожу в столовую. У окна выдачи сидит Златин, тут же «опер», три надзирателя, начальник лагпункта, помощник по режиму, парикмахер в грязном халате с машинкой в руках.
— Садись! — Златин при посторонних обращался к заключённым на «ты», не допуская этого один на один или в присутствии «единомышленников» — Калинина, Колмозева, Леонова и некоторых других. И нужно отметить — никогда не ошибался, из чего делаю вывод, что у него это была хорошо отработанная система, а не какая-то блажь. А Калинин, Колмозов, Леонов, Працюк, Моравский всегда и везде обращались к нам только на «вы», а сплошь и рядом называли товарищами.
Сажусь с мыслью, что сейчас начнут стричь. Дождался всё-таки! Я уже знал, что сегодня была облава на всех, кто пытался всякими правдами и неправдами сохранить причёску. Днём всех заключённых двух лагпунктов согнали в один, соседствующий с нашим, и через специально проделанный проход в проволочных ограждениях перегоняли по одному человеку в нашу зону. У прохода стояло лагерное начальство и два парикмахера. «Волосатику» парикмахер выстригал от лба до затылка дорожку со словами: «Достригу потом. Зайдёшь, когда закончу здесь!» На обеих вахтах — тоже парикмахеры. Они встречают возвращающихся с работы и всех «дорожат».
— Почему же пропустили меня через вахту? Ведь сегодня даже нарядчиков постригли! Никогда ещё такого не было!
Стригли во всех лагерях, были случаи, когда стригли даже женщин и девушек. Но на это шли только в случае обнаружении в волосах паразитов. Мужчин же стригли всех подряд, не принимая в расчёт о тсутствия признаков неряшливости и даже в тех случаях, когда последний уходу за причёской отдавал много времени и терпения.
Думать, что этот ритуал исходил только от медчасти, преследовавшей соблюдение санитарно-гигиенических норм, нельзя уже хотя бы потому, что «операция стрижки» всегда привлекала особое внимание и помощников по режиму, и оперуполномоченных. Эти последние, конечно, были далеки от мыслей о сохранении здоровья заключённых. Им важно было то, что у заключённых с шевелюрой больше шансов скрываться от розыска в случае побега из лагеря. Вот в чём истинный смысл этой операции.
А по существу — это очередное издевательство над человеком, первый шаг в системе полного подавления личности. Ведь не случайно несколько позже в ряде лагерей начали навешивать заключённым на спины, грудь, колени специальные номера.
Несомненно за первым шагом логически последовал бы следующий — клеймение, как это делалось в не так уж и далёкие исторические времена на Руси, а может быть, пошло бы ещё дальше — добрались бы до ноздрей и ушей (копировать, так уж полностью!), если бы не было отменено и первое и второе сразу же после смерти Сталина и расстрела Берия.
— Гражданин начальник, — обращаюсь я к Златину, — ведь было ваше распоряжение кружковцев не стричь. Нам ведь завтра выступать!
— Ты о чём это, что-то не пойму тебя!
— Да о волосах, о чём же ещё!
— А ну-ка, сними шапку, посмотрим, что там у тебя! — и, оборачиваясь к начальнику лагпункта, продолжает: — Что же это такое, товарищ Новиков?! Доложили, что всё закончили, всех постригли, а на самом деле? Смотрите, какую шевелюру отрастил, чем не поп? — А сам смеётся заливисто, как всегда.
Новиков явно растерялся, но, услышав смех Златина, сам улыбнулся и угодливо отчеканил:
— Завтра после спектакля острижём, от нас никуда не уйдёт!
— А вот этого-то я вам и не разрешаю! — серьёзно и без смеха произносит Златин.
Наконец, только после этих слов, дошла до Новикова шутка.
Убрав с лица подобие улыбки, начальник лагпункта выдавил из себя: — Товарищ Златин, ваши распоряжения для нас закон, мы их выполняем!
В разговор вмешивается оперуполномоченный лагпункта:
— А постричь всё же надо. За такое нарушение нам не поздоровится, — явно намекая на какие-то указания свыше и подчёркивая, что он не вправе этого замалчивать и что это указание и Златину не дано право игнорировать.
— Хорошо, товарищ Маврин, потом потолкуем, — обрывает его Златин и, поворачиваясь ко мне, говорит: — А сейчас к делу, времени у нас в обрез. Тебе задание от лагерного и шахтного руководства. Сегодня в двенадцать ночи спуститься в шахту № 2 и пробыть там всю смену, до утра. Возьми с собой слесарей, электриков, кого хочешь и сколько хочешь. А задача сводится к тому, что бы все
