знал по ее игре. У нее звук мягче твоего, и я поневоле сравнивал. Потом обратил внимание, что у тебя все получается как-то строже, осмысленней. Твоя игра мне стала нравиться…
— Можно задать тебе один вопрос? Ты ничего не говорил обо мне Оле, когда вернулся из Марфина?
— Я сказал ей.
— Что же ты мог ей сказать?
— Что думаю не о ней… а о тебе.
Лена встала. Их чашки стояли недопитыми. Она взяла с этажерки нераспечатанную пачку папирос.
Костя удивился:
— Разве ты куришь?
Она пожала плечами:
— Держу на случай. Не хочешь?
Елена раскрыла пачку, зажгла спичку и закурила, щурясь от дыма, не затягиваясь. Потом сбросила тапочки и взобралась на диван, прикрыв ноги юбкой. Некоторое время она молча курила, Костя так же молча стоял перед ней. Наконец она вымолвила:
— Мы должны с тобой поговорить. Но я бы хотела отложить наш разговор. Дай мне подумать.
— Подумать?.. Разве ты не думала?
— Над тем, что ты мне сейчас сказал.
— Да что же такое я сказал?
— Ты очень много сказал. Оказывается, Оле ты давно признался, что я тебе нравлюсь. А я ничего не знала.
— Ну и что здесь такого? Пойми, у нас с ней такие отношения…
— Я понимаю, что у вас такие отношения, но я понимаю также, что я тут ни при чем.
— Как ни при чем? Из-за тебя эти отношения изменились.
— Я этого не хотела.
— Знаю.
— И вовсе не хочу, чтобы меня с кем-то сравнивали.
Костя нервно усмехнулся, хотя ему было не до смеха.
— Ты обижаешься, Лена! Право же, не на что.
— Я не обижаюсь, но не могу понять, как можно выдавать с головой человека, который тебе понравился? Ведь ты же выдал меня ей!
— Выдал?..
— Притом не сказав ни слова мне самой.
— Я сам не понимал себя, пока ты была в Марфине!
— Мог бы найти меня в Москве.
— Ну, Лена, ну позабыл твой телефон, не знаю, как это получилось.
— Очень просто получилось: нисколько меня не любишь, не хотел меня видеть, вот и получилось… Но хватит о телефоне. Скажи, как ты съездил в Еланск?
Она спрашивала, как имеющая право знать. Костя стал объяснять, как тягостны для него были дни, проведенные в семье.
— Вот видишь! — участливо сказала Елена. — Для тебя тяжел разрыв. Зачем он тебе?
— Зачем! — с горечью воскликнул он. — Конечно, низачем, раз ты меня не любишь!
— А если б любила?
— Зачем говорить о том, чего нет?
— Ну прошу тебя, скажи, что бы ты стал делать, если б я любила тебя?
— Ушел бы к тебе от Оли.
— А потом? Ведь у вас дети. По-моему, ты рано или поздно вернулся бы к Оле.
— Как это ты за меня решаешь? — возмутился он. — Ты не веришь, что я тебя люблю? Ничем уверить не могу… Не веришь словам — испытай на деле. Что ты смеешься?.. Очевидно, бывают такие положения не только на войне, когда остается действовать по наполеоновскому правилу: ввязаться в бой, а там видно будет…
Она громко рассмеялась:
— Способ рискованный!
— Ну, если ты хохочешь, — тогда прощай!
Он круто повернулся.
— Стой! Куда ты?..
Лена соскочила с дивана.
— Я просила тебя отложить разговор, — напомнила она. — Не сердись! Мы говорили предположительно, считай, что смеялась я тоже предположительно… Конечно, ты можешь уйти. Но если ты не хочешь подождать, не означает ли это, что ты ко мне относишься недостаточно серьезно?
— Я не знаю, серьезно или не серьезно, и как это измерить? Что тебе от меня нужно? Клятвы, что ли, на евангелии?
С минуту они смотрели друг на друга, Костя гневно, она выжидающе. Она первая отвела глаза и, чиркнув спичкой, зажгла потухшую папироску.
— Вот что, — сказала она. — Давай с тобой будем считать, что никаких объяснений между нами не было. Забудем о них на время. Дай мне… подумать. И подумай хорошенько сам. Сможешь ли ты выдержать характер, чтобы нам видеться, но — лишь как прежде? Я выдержу.
Помолчав, Костя ответил:
— Хорошо. Буду ждать, пока ты сама об этом заговорить. Буду ждать.
…Он шел от Уманской со стесненным сердцем и думал, какой у них сухой и рассудочный получился разговор. Она обиделась, что он признался раньше Оле. А разве он мог иначе поступить? Могла бы понять по-человечески.
Если обиделась, значит, он все-таки ей не безразличен? «Коли я ей не нужен, зачем удержала, когда хотел уйти? И зачем теперь просит ждать? А если все это одно кокетство, то к чему строгий допрос о нашем будущем?..»
Вдруг он, точно наткнувшись на столб, остановился посреди тротуара. А что, если бы он, вместо словесных объяснений, обнял бы ее и поцеловал? Кто знает, может быть, она ждала этого?
Но, должно быть, поступи он так, он не был бы Костей Пересветовым. «Толька Хлынов сказал бы, что у меня «рыбья кровь», — горько усмехнувшись, подумал он. — Черта с два, рыбья!..»
4
Зиновьев принял Окаёмова и Пересветова в небольшой комнате, обставленной демократически: кроме стола и трех стульев, да еще вертящейся тумбочки с книгами и папками, в ней ничего не было. Он сидел за столом к окну спиной.
Пересветова Зиновьев встретил тепло, пожал руку и назвал по имени-отчеству. Пригласив гостей сесть, заговорил о недавнем собрании ячейки.
— Вы настоящий оратор! Но Василий Васильевич, — он кивнул на Окаёмова, — рассказывал мне, что с не меньшим успехом вы разделываете и Бухарина?..
Он засмеялся, взглядом поощрив к этому же Окаёмова. Пересветову стало неловко от мысли, что из него делают «политическую фигуру», он промолчал.
Зиновьев продолжал:
— Бухарин смел в теории и робок на практике. Помните его смехотворную «буферную» платформу двадцать первого года?.. Вы какую занимали тогда позицию в вопросе о профсоюзах?
— Ленинскую.
— Вот видите! У вас старая противотроцкистская закалка. А Бухарин остается верным себе — и сейчас буферит, адвокатствует за Троцкого перед ЦК… Между прочим, я слышал, что вы перестали работать в редакции «Правды»?
— Да, но…
Пересветов сообщил про совет Сталина «срабатываться». Зиновьев выслушал очень внимательно и сказал:
— Знаете что, Константин Андреевич? Позвольте поставить вопрос на деловую почву. Если вы почему-нибудь туда к ним не вернетесь, переходите-ка вы в «Ленинградскую правду»! Вот газета, которая твердо стоит на страже ленинизма. В конце концов, зачем вам продолжать поддерживать Бухарина, с которым вы политически разошлись?
— Я его не поддерживаю, — возразил Пересветов, — я работал в «Правде» не из-за него. «Правда» — это центральный орган партии.
— Наивный вы человек! — воскликнул Зиновьев. — Конечно, все наши организации партийные, это святая истина. Но разве может быть сравнение, скажем, между
