и расколол! Взбаламутил вас.
Он вернулся в кресло.
— Бухарина надо знать. Вы с ним работаете в газете и журнале, видитесь каждый день, он вам доверяет. Советуется с вами. Неужели вы его не раскусили?
— Вообще мы его знаем, — неуверенно отвечал Пересветов.
Взглянув на Яна, он едва сдержал улыбку: не замечая сам, тот сидел пригнувшись, напружившись, будто приготовился к самозащите. Костя незаметно коснулся рукой его колена, и Ян выпрямился, очнувшись.
— Бухарин по профессии и по своей природе литератор, — спокойно продолжал Сталин. — Но если брать всерьез все, что он пишет, ЦК некогда будет заниматься делами. Про него Ленин говорил, что он не вполне марксист. Но у Бухарина хорошая черта: он человек мягкий, способный исправлять свои ошибки, его можно уговорить. Зачем ЦК отталкивать от себя человека, когда он идет с ЦК в идейной борьбе с троцкизмом?
— Это вы правы, — согласился Пересветов. — Но ведь его новые организационные идеи ведут к капитуляции перед троцкизмом.
Сталин усмехнулся:
— «Организационные идеи»… Конечно, он чепуху написал! Кое-кто требовал немедленного отсечения Троцкого, исключения его из Политбюро, из ЦК, даже из партии; а Бухарин испугался и бросился в другую крайность.
— Товарищ Сталин, — спросил Скудрит, — неужели Троцкий, после его последних вылазок, останется в Политбюро?
— Не знаю, — отвечал Сталин, как показалось Косте, с некоторым неудовольствием. — Политика отсечения — не наша политика. — Сталин глядел на Скудрита вбок. — Отсечение — мера крайняя, шутить с ней нельзя. Семь раз примерь, один раз отрежь. ЦК обсудит, взвесит, решит: готова ли вся партия принять и понять необходимость организационных мер против Троцкого? И каких именно мер? Вопрос не простой. Если поспешишь, можно увеличить число «жалеющих» Троцкого. Но свободу защиты антиленинских взглядов он у нас при всех случаях не получит. Записку Бухарина мы прочли. В кругу ленинцев, — добавил он мельком. — Прочли и положили в стол.
Скудрит спросил:
— Стало быть, Троцкий о ней не знает?
— Думаю, что нет. От нас, по крайней мере, не знает. Бухарин вам до подачи в ЦК эту записку читал или после? — спросил он, снова как бы мельком.
Пересветов отвечал, что после. Сталин взял папиросу и размял в пальцах.
— «Лейбор парти»! — усмехнулся он. — Выдумает же словечко!
Он покрутил головой и закурил.
— По-моему, Бухарин не хочет создавать своей фракции против ЦК. Как вы оба считаете? — спросил он, пуская дым.
— По-моему, не хочет, — не совсем твердо отвечал Скудрит.
— Да и я не понял так, что он затевает борьбу против ЦК, — согласился Пересветов. — Я считал, что он подает свое мнение и надеется убедить в нем остальных членов Политбюро и вообще ленинское большинство ЦК.
— Пусть надеется! А вы не принимайте всерьез всего, что он вам ни скажет. Хоть вы и его «ученики»! — иронически повторил он, а глядел испытующе.
«Уж не Бухарин ли ему сам похвастался, что Виктор с Толькой «Учителем» его зовут?» — подумал Костя.
— Мы ученики Ленина, — возразил Скудрит. — Стараемся ими быть.
— Вот и хорошо. Работайте в упряжке с Бухариным, вам это поручает ЦК. Он идет с нами, с большинством, дисциплины не нарушает, из колеи не выбивается. Вот если выбьется, тогда и будем говорить… А сейчас его отталкивать, ссориться с ним — не надо, не надо!
— Мы и не хотели ссориться, да так получилось, — сконфуженно отвечал Пересветов. — Мнения своего я не мог не сказать, он сам спросил. А потом с Шандаловым схватились.
— И разругались! — докончил Сталин. — А вам надо работать вместе.
— Боюсь, Иосиф Виссарионович, что это сейчас не выйдет. Я понимаю, — раз Бухарин на своей «Лейбор парти» не настаивает и Троцкий о ней даже не знает, то раздувать какие-то разногласия глупо и непартийно…
— Вот это верно!
— Но как работать с Шандаловым, с которым мы до сих пор жили, что называется, душа в душу, и вдруг он нас изображает чуть ли не карьеристами?
Сталин удивленно повел бровями:
— Это почему?
— Не знаем почему. Говорит, что мы «непринципиальны», когда «отгораживаемся» от Бухарина, боимся «впасть в уклон»… А мы всего только в глаза сказали, что думаем.
— Это ерунда! Вздор. Вы его тоже как-нибудь обозвали?
— Нет, — отвечал Скудрит, — мы не позволяли себе личных выпадов.
— Плюньте, обойдется. Брань на вороту не виснет. Виноват во всем, конечно, Бухарин. Ишь, втянул вас в «большую политику»! Зачем ему было читать вам эту горе-записку? Нашел чем хвастаться! Вот я ему это сам скажу. Хорошо, что вы пришли прямо в ЦК.
Скудрит заметил, что Окаёмов ходил еще к Зиновьеву. Косте показалось, что по лицу Сталина пробежала тень.
— Зачем ходил?
— Говорил о том же, о чем мы сейчас с вами.
— Ну что же, Зиновьев — член Политбюро, — сдержанно заметил Сталин и тут же добавил: — Но все-таки не секретарь ЦК. Вы поступили правильно, обратившись в секретариат. Итак, все же постарайтесь с Шандаловым и Бухариным сработаться. Таков вам совет ЦК.
Выйдя из здания ЦК, на Старой площади повстречали Окаёмова.
— Только что был у Зиновьева, — сказал он. — Хочет тебя видеть, Костя, просил передать приглашение. Сказал: «Приведите мне Пересветова, хочу познакомиться». Ему понравилась твоя вчерашняя речь.
Костя с Яном переглянулись. Ян сказал:
— Член Политбюро приглашает — надо идти!
Окаёмов с Пересветовым условились, что пойдут вместе в понедельник (была суббота).
— Но тебе надо будет ухо востро держать, — сказал Ян, когда Окаёмов с ними попрощался. — Как раз очутишься между двух огней. Да нет, теперь уже между трех!..
3
В воскресенье утром, часов в десять, Костя пришел наконец к Уманской.
Он застал ее за уборкой комнаты. На Уманской был светлый ситцевый фартук, белая косынка стягивала щеки и молодила лицо. Лена казалась веселой и оживленной.
— Подожди, я сейчас принесу кофе!
«Значу ли я для нее что-нибудь?» — думал Костя, волнуясь и шагая по комнате взад и вперед, пока Лена ходила на кухню.
Она вернулась с кофейником и двумя чашками на подносе. Костя вкратце сказал ей о вчерашнем посещении ЦК. Затем она прямо, без перехода, серьезно и даже строго спросила его:
— Скажи, как это ты вдруг решил объясниться мне в любви?
Он отвечал, что не так уж «вдруг»: что он еще в Марфине начал разбираться в себе.
— В Марфине?.. — Лена поставила на стол чашку. — Может ли это быть?
— Да, после твоего отъезда. Я был убежден, что ни одна женщина, кроме Оли, мне понравиться не может. А ты даже непохожа на нее. Потом мне стало нравиться в тебе как раз то, чем ты несхожа с Олей. Твоя игра на рояле, например, сперва мне казалась суховатой. Ты играла вещи, какие я
