Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 109
из своей Гендерной Зоны и заняться сексом. И, как выяснилось, так все было: они хотели, и двое (Рути и Джош) удрали, на следующей же странице, и я обнаружил, выражаясь теми же словами, какие пригодились нам и выше, что «путь рассказа сузился».
Рассказ можно представлять себе как черный ящик размером с комнату. Цель писателя – заманить читателя в этот черный ящик в одном состоянии ума, а выпустить в другом. Происходящее внутри черного ящика должно быть волнующим и неизбитым.
Вот и все.
Каков же дух этого волнения? Писатель не обязан это знать. Он как раз для того и пишет, чтобы выяснить.
Как этого волнения добиться?
Применим метафору стрельбы из лука (часто ли доводится человеку стрелять из лука?): волнения в читателе можно добиться, перестав целиться по мишени и сосредоточившись на ощущении стрелы, слетающей с тетивы. В этой альтернативной версии стрельбы стрела летит в некотором направлении, все время корректирует свою траекторию, и куда б ни воткнулась она… то и есть мишень.
В моем чикагском детстве можно было добыть себе некое жалкое влияние, подражая кому-нибудь из учителей или другому ребенку (твоих размеров или мельче), или «изображая» тот или иной типаж («сварливого соседа», или «хиппи», или «торговца подержанными машинами»). У меня было двое дядьев, которым это здорово удавалось. Они входили в забавный образ и оставались в нем, иногда до странного долго. Меня завораживало, что происходило с людьми, стоило дядьям появиться в комнате – им всегда бывали рады. Теперь-то я знаю, что они импровизировали: оценив публику, они подлаживали свой спектакль под нее, старались развлечь всех, изображая человека, и нередко человек этот был воображаемый. А когда бросали это дело или заявлялись не в настроении, это публику огорчало.
Этот же подход я открыл – или открыл заново – в тот день в компании по природообустройству, когда мне полагалось стенографировать совещание, а я сочинял те зойсовские стишки.
Такой подход можно назвать «следование за голосом».
Возникает замысел голоса – и вперед! Вам просто «охота» изображать этот голос. (И, как выясняется, у вас получается.) Иногда вдохновить этот голос может всамделишный человек. Иногда это некая собственная склонность, которую я преувеличиваю (в рассказе под названием «Водопад» [67], например, я наделил главного героя Морса накрученной версией моего же невротичного, склонного к тревогам обезьяньего ума). Иногда это обрывок уловленной чужой речи (как та строчка из студенческой работы).
Главное, что я хочу сказать о таком способе писать: это весело. Применяя его, я слежу почти исключительно за тем, чтобы поддерживать выбранный голос, – не думаю ни о сюжетных линиях рассказа, ни о том, что там произойдет дальше. Поначалу мне даже бывает не очень внятно, почему человек говорит так, а не иначе. Цель у меня одна: поддерживать высокую энергию этого голоса, чтобы персонаж походил на самого себя, а это означает, как я выяснил, что голос должен все время расширяться. Уловив приблизительные «правила» этого голоса, читатель забеспокоится, если выстроить для него череду предложений, которые (всего лишь) следуют этим правилам. А потому мне приходится постоянно дополнять голос персонажа, чтобы он походил на себя самого. Лучше всего устраивать ему все новые и новые события, события нагнетающие (свежие для него), чтобы он вынужден был отыскивать всё новые регистры своего голоса, чтобы на эти события откликаться. (Если персонаж, говорящий определенным голосом, никогда в жизни не видел лошади, и я ему показываю лошадь, голосу персонажа, чтобы вместить лошадь, придется расшириться.)
В рассказе, о котором речь идет выше («Джон» [68]), я, ежедневно усаживаясь писать, позволял себе, скажем так, подкручивать у себя в голове некий регулятор под названием «Уровень косноязычия». То есть позволял себе быть (еще) более косноязычным, чем обычно, ослабляя саморедактирование-перед-высказыванием, какое мы применяем обычно. Ну то есть играл на слух: «Короче, изображаем серфингиста пополам с корпоративным занудой». Я ставил себе задачу сочинять фразы так, чтоб из-за синтаксиса они получались забавными, но при этом оставались действенными. («И то была последняя соломинка, сломавшая спину моему отказу собственным половым железам».)
А еще я недавно стал замечать одну особенность: корпорации привлекали «типичных» подростков, чтобы собирать их впечатления о том или ином продукте, чтобы действеннее эксплуатировать эту целевую аудиторию («типичных подростков»), и меня поразило, до чего это цинично и вместе с тем разумно – и до чего печально, что какой-нибудь пацан, приглашенный для исследования именно потому, что он совершенно средний, отвечал: «Конечно, запросто!»
О нашей культуре это сообщало нечто интересное.
Итак, происходило по сути вот что: с одной стороны, я шел за голосом, а с другой – я вел голос за собой. Получается финт «курица или яйцо», и объяснить его непросто. Но штука в том, что, создавая голос, оказалось необходимым непрерывно отбиваться от любых представлений о том, какие могут быть «итоги» или «идея» рассказа, – необходимо было следить за тем, чтобы ненароком не «написать стихотворение о случке двух собак».
«Джон» в итоге оказался очень много «о чем» – о корпоративном капитализме, об опасностях материализма, о том, как коммерция корежит язык, о любви, о браке, о верности, – но изначально ни одной такой цели исходно не ставилось. Главным двигателем от начала и до конца были удовольствие и потеха от поиска этого голоса у меня внутри – от того, что я позволил этому голосу учить меня, как его создавать, и наблюдал, как выпаливаю такое вот: «И тут она меня поцеловала поцелуем, который я могу описать только как плавящий», – и в один прекрасный день вижу, как возникло все учреждение, которое тащит этих детей в блаженство, у каждого ребенка в шею вшит чип с записью телевизионной рекламы, снятой за всю историю, и в той рекламе, упорядоченная в соответствии с тамошним ИЛ (Индикатор локации), отчасти и есть причина, почему рассказчик у меня разговаривает именно так.
Весь мир родился из ДНК голоса, запечатленного в той студенческой работе, которому я, слегка меняя его, попытался подражать.
Итак, вывести рассказ из «плоскости, в которой он возник», можно, попробовав не иметь изначального замысла. Для этого нужен метод. Этот метод для меня (и, как мне б хотелось думать, для Гоголя, когда он писал в режиме сказа) – «следовать за голосом». Но методов много. Каждый предполагает, что писатель следует тем путем, который учитывает или развивает авторские энергичные мнения. Энергичное мнение у автора может быть насчет алгоритмов повторяющихся образов (автору они, допустим, нравятся). Энергичное мнение может касаться того, как слова смотрятся на странице. А может, автор – состоявшийся поэт, ведом загадочным принципом звучания, который ему не под силу сформулировать. Автор может быть одержим структурными мелочами. Что угодно. Суть вот в чем: сосредоточив внимание на том, что дарит много удовольствия, о чем есть энергичное мнение, писатель, скорее всего, будет меньше понимать, что именно он делает, и не станет потакать тому самому знанию-наперед, от которого, как мы уже говорили, текст мертвеет, превращается в лекцию или скособоченный спектакль и отталкивает читателя.
Джон, наконец дорвавшись до секса с Кэролин, девушкой, от которой без ума, описывает его так: «И хотя я много раз видел ИЛ 34321 “Медовых Грэмов” [69], где струя молока и струя меда соединяются в реку сладкой вкусняшки, я не знал, что при занятиях любовью один человек может стать как молоко, а второй – как мед, и скоро они уже
Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 109
