Начальник национальной гвардии Анрио мог в этот момент оказаться очень опасным для конвента, если бы он двинулся против него со своими батальонами. Но этот странный генерал, поклявшийся еще накануне вечером в клубе якобинцев, что он разнесет весь конвент, был в этот критический момент совершенно пьян. Он хотел собрать пред зданием ратуши жандармерию, но Мерлен из Тионвилля велел собственным жандармам арестовать его и отправить в комитет безопасности.
В это время в здании городской ратуши собралась коммуна. Она приняла самые решительные меры. Она обратилась с воззванием к парижскому народу, приглашая его встать на защиту Робеспьера, Сен-Жюста и Кутона. Она приказала тюремным властям никого не заключать в тюрьму и никого не освобождать из нее без собого приказания муниципальной полиции. Она приказала забить тревогу, закрыть ворота и созвать вооруженные секции. Была собрана небольшая часть гвардии с несколькими орудиями. Энергичный Коффеналь проник в Тюильри и освободил Анрио.
В семь часов вечера конвент снова собрался. Колло д’Эрбуа занял председательское место. Как раз в это время Анрио двинулся со своими орудиями на конвент. Собрание назначило депутата Барра начальником вооруженных сил города и приказало ему созвать под ружье преданные конвенту секции. Но Анрио уже приближался, и конвенту, казалось, предстояло или пасть под выстрелами Анрио или отправиться на гильотину. Когда послышался глухой грохот приближающихся пушек, Колло д’Эрбуа воскликнул: «Граждане, теперь настал момент, когда мы должны умереть на своем посту» Он надел шляпу… «Умрем на своих постах!» – воскликнули депутаты, охваченные мужеством отчаяния. Но Анрио не мог заставить своих канониров стрелять в конвент и должен был вернуться назад. Тогда конвент объявил Анрио стоящим вне закона. Узнав о восстании коммуны и об освобождении Робеспьера, конвент объявил также стоящими вне закона мэра Флерио, национального агента Паняна, председателей революционного трибунала Коффеналя и Дюма, обоих Робеспьеров, Сен-Жюста, Кутона и Леба.
Будь Робеспьер человеком дела, то действие этого постановления можно было бы свести к нулю. Но наш «муж добродетели» не умел действовать в критический момент. Чтобы избавить его от смерти, пришлось насильно освободить его из тюрьмы и потащить в городскую ратушу к друзьям, организовавшим для него восстание. Коммуна поклялась жить и умереть с Робеспьером и постановила, что ее члены не имеют права признавать никакой другой власти, кроме нее самой. Такой образ действий должен был рассматриваться с точки зрения конвента как государственная измена. Робеспьер испугался, узнав, что он объявлен стоящим вне закона; он надеялся на то, что его привлекут к суду революционного трибунала и что трибунал вынесет ему оправдательный приговор. Теперь же он дал событиям идти своим порядком, оставаясь сидеть неподвижно. Он совершенно примирился со своей ролью мученика, между тем как на площади перед зданием ратуши собиралось все больше и больше народу с оружием в руках для борьбы за него. Тщетно товарищи побуждали его действовать. Была составлена прокламация к народу и войску. Робеспьер берет перо. «От чьего имени?» – спрашивает он. «От имени конвента», – отвечает ему Кутон. Но Робеспьер не решается писать; будучи уже объявлен государственным изменником, он не решается выступить против конвента. «Народ волен защищать или покинуть нас», – говорит он.
И, угнетенный бессилием своего учителя, Сен-Жюст отвечает ему: «В таком случае нам не остается ничего другого, как умереть». – «Так оно и есть», – говорит ему в ответ Робеспьер.
Из всех 48 секций 18 выступили в защиту конвента, а 13 – в защиту Робеспьера. Остальные секции остались в нерешительности, а Сент-Антуанское предместье не хотело стать ни на чью сторону: оно хотело бороться исключительно за республику. Рабочие ставили республику выше «неподкупного» Робеспьера. Так как Робеспьер остался неподвижно сидеть в зале ратуши и не давал ничего о себе знать, то большая часть секций перешла на сторону конвента, лишь только в нем явились его комиссары. Не получая никаких приказов и не зная, что начать, вооруженные граждане, собравшиеся на площади Грев, стали расходиться. В час ночи начальник вооруженных сил Барра подошел со своими колоннами к ратуше. Можно было ожидать энергичного сопротивления. Еще до приближения Барра в толпе появились специально отправленные конвентом люди; была прочитана прокламация конвента, объявлявшая всех восставших против конвента стоящими вне закона. Тогда толпа разбежалась: так силен был страх перед конвентом. Анрио вышел из ратуши; но, увидев, что канониры покинули его, он вернулся в зал, полный отчаяния. Ратуша была со всех сторон окружена, и среди окруживших ее можно было встретить также много бывших гебертистов. Когда солдаты проникли в ратушу, наверху в большом зале ратуши раздалось два выстрела. Никакого сопротивления солдатам не было оказано.
Панический страх охватил сторонников Робеспьера, восставших против конвента и собравшихся в ратуше. Леба застрелился, Кутон нанес себе дрожащей рукой несколько ран кинжалом и упал под стол; младший Робеспьер бросился из окна и сломал себе ногу. Негодующий Коффеналь схватил Анрио и со словами: «Вот тебе награда за твою трусость!» – выбросил его из окна; Анрио упал на навозную кучу, Робеспьер сидел с раздробленной нижней челюстью; в руках у него был пистолет. Нельзя знать, сам ли он ранил себя, или его ранил кто-нибудь другой. Один только Сен-Жюст сохранил полное спокойствие.
Леонар Бурдон арестовал заговорщиков, а Барра отвел их в конвент. У дверей, ведущих в зал заседания, Барра остановился и спросил председателя, ввести ли арестованных. Но Тюрио с излишним пафосом ответил ему: «Ввести в конвент человека, запятнанного всевозможными преступлениями, это значило бы отнять у этого славного дня весь его блеск. Для него и его участников место – на площади Революции».
Робеспьера отвели в зал комитета безопасности, и там он должен был два часа ждать прихода врача. Он лежал на столе, под голову ему подложили связку актов. Вокруг него толпились его враги, и ему пришлось выслушать самые злые насмешки и издевательства. Он не отвечал ни на один вопрос и не сказал вообще больше ни слова.
Арестованных отвели в тюрьму. Так как они были объявлены стоящими вне закона, то революционный трибунал должен был только установить и удостоверить их личности, что он и сделал утром 10 термидора (28 июля 1794 года).
10 термидора после полудня Робеспьера и еще 20 человек повели к месту казни. Робеспьера, его брата, Сен-Жюста, Кутона и Анрио поместили в одной повозке. В следующей повозке везли мертвого Леба. Осужденные представляли ужасное зрелище. Бледное лицо Робеспьера было покрыто повязкой. На Анрио была одна лишь рубашка, Сен-Жюст спокойно и задумчиво смотрел на толпу, теснившуюся вокруг их повозки. Жандармы саблями указывали на Робеспьера. Вместе с ним должны были умереть на эшафоте, кроме вышеупомянутых лиц, еще председатель революционного трибунала Дюма, Пэйян, Флерио и тот самый сапожник Симон, которому было поручено воспитание бывшего наследного принца.
Улицы были полны народом, когда Робеспьера и его товарищей вели на казнь. Все обнаруживали необузданную радость. Видно было, что «люди добродетели» сумели сделать себя ненавистными. Родственники казненных бросались к повозкам и осыпали грубой бранью едущих на смерть. У окон появлялись обнаженные женщины. Порок, загнанный в темные углы системой ужаса, почуял надвигающийся переворот и снова решался показываться на людях. Перед домом, в котором жил Робеспьер, какие-то беснующиеся женщины исполняли дикую пляску, они принесли ведро бычачьей крови и окропили ею стены дома.
