Миён отвечала за стол с поминальной едой. Считалось невежливым уйти, не отведав рис, суп или панчхан[109]. Для удобства девушка носила с собой поднос, на который складывала грязные тарелки. Больше она ни о чем думать не могла. Даже Сомин, которая тоже занималась поминальным столом, не возмущалась по поводу присутствия и помощи Миён.
Мать Джихуна была одета в традиционный ханбок, а ее волосы были подвязаны белой веревочкой. Бледное лицо осунулось. Она стояла рядом с Джихуном и здоровалась со всеми гостями, в то время как парень смотрел прямо перед собой – мимо матери, мимо скорбящих. Он был всего лишь мальчишкой, и он лишился всего, что любил.
На глаза навернулись слезы, но Миён их сдержала. Здесь не было места ее горю.
После того как все ушли, Миён еще некоторое время сидела, наблюдая за недвижимыми статуями Джихуна и его матери. Парень выглядел совсем как молящийся в церкви – голова опущена, и лисица видела только черную копну волос на его голове.
– Можешь уже идти, – заговорил Джихун.
Мать не ответила. Ни один мускул на ее лице не дрогнул.
– Я сказал, ты можешь идти. – Голос юноши эхом отдавался от стен пустой комнаты.
Мать снова промолчала.
Джихун наконец поднял голову.
– Ты что, не слышала?
– Она была моей матерью, – тихо, но твердо произнесла женщина.
Джихун сжал кулаки.
– И когда это ты стала благочестивой дочерью? Когда хальмони на износ работала, чтобы меня прокормить? Или когда ты бросила ее гнить в больнице?
– Джихун-а, прекрати, – схватила его за руку Миён, но парень тут же вырвался.
– Скажи, – обратился он к матери. – Скажи, когда тебя заботила ее судьба?
Женщина наконец повернулась к нему, и ее лицо было спокойно, как озеро.
– Я знала свою мать задолго до твоего рождения. И ты понятия не имеешь, какое место она занимала в моем сердце.
– Ты говоришь так, точно она давным-давно умерла. Но она была жива. Все это время она была жива! И продолжала бы жить, если бы ты только… – Джихун смолк. Он тяжело дышал.
Миён положила руку ему на плечо.
– Я хотел бы поговорить с матерью наедине, – голос юноши был обманчиво спокойным.
Внутри Миён сражались желание утешить Джихуна и необходимость уважать его просьбы. В конце концов девушка покинула комнату, надеясь, что не ошиблась в своем выборе.
66
– Как-то раз хальмони водила меня к экзорцисту, – непринужденно начал Джихун.
Во взгляде матери мелькнуло удивление.
– Она боялась, что в меня вселился злой дух, потому что после твоего ухода я не мог ни есть, ни спать. Она не догадывалась, что я тоже проводил обряд изгнания. Я изгонял тебя. И я был так занят собственными переживаниями, что даже не задумался: а что тогда чувствовала хальмони? – Слова застревали в горле, но он выжимал их наружу. – Она поддерживала меня, переживала. А я был сплошным разочарованием. Я никогда не оправдывал ее надежд. Как и ты.
Грудную клетку разрывало от гнева. Джихун отчаянно хватал ртом воздух, но каждый вдох был подобен глотку грязи. Парень наклонился, пытаясь прочистить горло. Перед глазами помутилось.
– Джихун! – закричала его мать. – Джихун-а, ответь мне!
Но он не мог ответить, не мог даже сказать ей уйти. Ноги подкосились, и юноша рухнул на пол.
– На помощь! Позовите врача! Мой сын задыхается!
Под звенящие крики матери Джихун потерял сознание.
67
Джихун медленно приходил в себя под звук приглушенных голосов.
Ноздри наполнил спиртовой запах антисептика, и он понял: он в больнице.
– …вероятно, он был сильно расстроен – что неудивительно, учитывая похороны его хальмони. Однако этот приступ куда хуже всех предыдущих. – Джихун не сразу узнал голос доктора Чхве. Похоже, все было серьезно, раз невролог лично дежурил у койки Джихуна.
– Что вы имеете в виду? Что происходит с моим сыном? – спросила мать Джихуна.
«Моим сыном». Эти слова заполнили разум и сердце Джихуна.
– Я не предполагал, что его состояние так быстро ухудшится. Физически он абсолютно здоров, но все тесты показывают, что его сердце с каждым днем слабеет. Если ничего не изменится, это может быть смертельно. – Доктор рубил сплеча. В любой другой ситуации Джихун был бы за это признателен, но не сейчас.
Когда доктор Чхве вышел, парень взглянул на мать. Та смотрела на дверь, прижав руки к груди.
Джихуну страшно хотелось позвать ее, как если бы ему было три года. Придет ли она? Утешит ли его? Или же будет делать это только из жалости, потому что он умирает? От одной этой мысли стало трудно дышать. Умирает. Он умирает. Джихун сморгнул слезы, прежде чем заговорить.
– Ты, должно быть, рада, что наконец-то избавишься от докучливого сына. – Голос был похож на кваканье.
Мать круто развернулась, с удивлением осознав, что сын очнулся.
– Джихун-а!
– Почему ты раньше не пришла? – умоляюще прошептал он. – Почему для этого хальмони пришлось умереть? Ты должна была понимать, что нужна мне. Ты же моя мать.
– Джихун-а… – Из груди женщины вырвался всхлип. Ее печаль придала ему сил. Наконец-то мать показала, что любит его. Жаль, что для этого требовалось умереть. – Пожалуйста, прости меня…
– Я хотел, чтобы ты была рядом, – признался Джихун. – Только и всего.
Его сотрясли рыдания, которые он больше не мог удерживать в себе.
Но теперь мама была рядом, и ее теплые руки обнимали его. Джихун наконец-то отбросил свою гордыню. Впервые за столько лет он крепко обнял мать.
* * *
Джихун вновь открыл глаза. Он не знал, сколько времени прошло – часы, дни?
Рядом показалось лицо Миён. Джихун сел на кровати под писк аппаратов и пар из увлажнителя воздуха, но тут же упал обратно на подушки. Даже от такого простого движения он запыхался.
– Как ты себя чувствуешь? – спросила Миён.
Джихун не ответил. В полном молчании девушка поправила ему одеяло и взбила подушку.
– Твоя мама отошла, но скоро вернется, – быстро проговорила Миён, чтобы заполнить тишину.
– Не отказывайся питаться.
– Что?
Джихун зажал ее ладонь между своими.
– Не отказывайся питаться.
Девушка потрясла головой.
– Мы не знаем, как это может отразиться на тебе. Этот приступ ясно дал понять, что ты слишком слаб. Я не стану рисковать.
