Книга Последняя охота - Эльмира Нетесова

Мимо него в кабинет тут же скользнул Дамир и зашептался с Анной. Влас слышал, как женщина ахнула, открыла сейф и тут же сказала зло: «Ничего он не взял! Все на месте! Не бреши попусту на человека!»

Меченый сдавил кулаки. «Ну, сука, припутаю пропадлину, как мандавошку! Опять звенишь на меня? Нет тебе угомона!» — решил дождаться стукача в коридоре.

В это время на крыльцо вышел Смирнов:

— Слышал? Галина дочь родила!

— Что с того? Мне какое дело? Пусть ее мужик воет, что сына сделать не сумел!

— Слушай, Влас, а какая разница? Морока с дочкой? А разве наши матери сегодня радуются за нас?

— Не знаю, как твоя. Моей давно до жопы, что со мной. Живой иль ожмурился? За все годы — ни одного письма. Не знаю, кто станет радоваться больше, когда кто-то из нас уйдет?

— У тебя больше никого нет?

— Она одна…

— Совсем как у меня, — вздохнул Михаил.

— У тебя баба имелась, — напомнил Влас.

— Была. До приговора. Теперь ее нет. И тоже ни одного письма за все годы.

— А я думал, что тебя ждут.

— Некому, кроме матери.

— Вот почему ты тогда на реке не взял у меня бабки! — вспомнил Меченый.

— Эх, Влас! Так ты и не понял! Ну прижал бы тебя медведь или рысь, как сегодня. Откупился б от них? Вымолил бы хоть минуту жизни?

— Отморозок ты, лягавый! Иль рисуешься под обалдуя? Да не было б той минуты ни у меня, ни у тебя, возьми тогда бабки. Я не гнал туфту, пошел с тобой в открытую, в натуре. А ты ферта из себя скрутил. И что теперь? Оба в глубокой заднице оказались!

— Ты скажешь, что не виноват? — усмехнулся Смирнов.

— Какая разница? Допустим, я виноват, а тебя Шкворень подставил под лягавую свору. А кому ты это докажешь? Кто поверит? Даже твой сявка Дамир смеяться станет и откажется на тебя шестерить, если узнает правду. Она постыдна для тебя.

— Да чего стыдиться, если я сам ничего не знаю. Одни предположения, вот и все. Правда известна лишь двоим: Шкворню и Олегу.

— А кто этот второй?

— Не прикидывайся, Влас. Тебе известен тот следователь, мой бывший друг.

— Зачем мне темнить?

— Тогда и ты не знаешь ничего о моем деле.

— Может, не все, но кое-что дошло. Уже сюда, на зону не проскользнуло. Опера письмишко отобрали. Не попало оно мне, — крутнул досадливо головой Влас.

— А в той весточке «малина» и пахан велели убрать меня в жмуры? Конечно, пригрозив разборкой в случае провала.

— Ты перехватил письмо? — рявкнул Меченый.

— Влас! Я слишком хорошо знаю твою «малину» и пахана! Чему же удивляешься? Вон рысь! Зверь всего-навсего. Ты ее ранил, она отступила. Поняла твое превосходство. А эти?

— Зато подранка «маслина» не затормозила. Борзее стал, раздухарился!

— А чем кончил? Ярость, да еще слепая, в жизни не советчик! Когда-то и мое дело вскроется, проверят, и все всплывет наружу. Шкворень приказывает убить меня? А я дорожу этой жизнью? Он отнял все, даже ту зыбкую семью! Мое имя опозорил! Кто кому должен мстить? У меня в жизни была единственная радость и отдушина — моя работа! Ее тоже лишили. Всюду он меня обокрал! Так кто, скажи, после этого Мой враг? Я получал гроши, а он — миллионы! Но смеяться будет тот, кто умрет последним. Сам, без помощи! И поверь, выйдя на волю, не стану сидеть сложа руки.

— Не дергайся без понту! Будь ты тыщи раз прав, покуда не подмажешь, твои жалобы никто читать не станет. Врубись, лягавый! Закон как столб, если перескочить нельзя, обойти всегда можно! И только ты, стебанутый, жил слепо и глухо, потому дураком откинешься. Кто, кроме тебя, вякнет, что работа для него — все! Ты что, баксы пачками имел в получку? Иль корефанов — полная ментовка? Все мимо? Тогда какого хрена гундишь по такой «пахоте»? О ней вспомнить гадко! Ты б кайфовал, если б прикипелся в «малине»!

— Чего? — побелел Михаил.

— Не рыпайся, не в дела возникать. На это и без тебя найдутся кенты, а вот консультантом, помощником пахана… Ты запросто сдышался бы со Шкворнем!

— С чего взял?

— А чё? Пахан у нас не без тыквы! Иначе не сумел бы тебя под запретку подвести! С тебя и требовалось бы немного. Вот ты вкалывал, доказал нашу виновность. Всякие улики, вещдоки вынюхивал, а здесь все то же самое, только в пользу кентов!

— Короче, предлагаешь стать адвокатом у воров? — рассмеялся Смирнов.

— А чё лыбишься? Не по кайфу предложился? Да у нас желающих хреном не перемешать. Полная кошелка!

— Зачем меня зовешь?

— Фалую, потому что они слабей тебя! Опыта нет. Жидковаты. Вот сам тряхни мозгами: выйдешь ты на волю, а в ментовку уже не возьмут. Прав или нет, на все хрен забьют. А помешают тебе возраст и судимость. Куда воткнешься? К прокураторам? Тоже мимо. Там дураков своих полный короб. Каждый год их шлепают в институтах. И что делать будешь? Задумывался или еще не раскинул мозгами? А пора!

— В «малину»?

— А куда еще? Это, говоря по-вашему, почетное предложение. Иные его долгими годами ждут. Мы не каждому предлагаемся.

— Смешной! А переловят «малину», я опять без работы? Иль вместе с вами на нары?

— И это от тебя зависит! Как помогать будешь. У лафовых консультантов все кенты на воле. Тем паче что ментов и прокураторов знаешь. По нюху всякого определишь, кому что воткнуть. Одному — бабки, другому — перо или маслину вогнать в башню.

— Я — на своих?

— А как они тебя кинули? Иль кто сжалился, грев на зону прислал иль тепляк? Ни единого письма не получил. Пошли срать — посеяли, как звать! Чего за них хайло дерешь? Случись эдакое в «малине» — половину, если не больше, за тебя урыли б! И еще! Когда б ты с ходки возник к нам, не оставили б без кислорода! Это верняк!

— И много у вас таких адвокатов?

Влас оглянулся на скрип двери, заметил в щели острый нос Дамира, сморщился:

— Потом потрехаем! Лады, лягавый? Я тебя сам нашмонаю! Или возникни ко мне в дизельную на праздники. У нас с тобой есть что вспомнить! А за нынешнее я снова твой должник! Из ямы выгреб. Теперь о себе подумай. Я затравку дал, решение — за тобой.

Влас вышел из конторы торопливо, свернул к дизельной, а по пути, словно назло, стали перед глазами деньги. Они кружили, множились, дразнили…

«Иль этот отморозок, Смирнов, меня заразил? Ну почему не спер их? Сейчас бы уже на судне был, по пути на материк! Возник бы как гром серед ночи! Во, пахан мозги посеял бы от радости. Трехал в последнем письме, что кентов теперь у него — короб, но меня всякий день не хватает! То-то, Шкворень! В «малине» всяк на виду! А что вякнешь, если я из ходки возникну со Смирновым? Небось враз за пушку схватишься или за перо? Базлать начнешь, как последняя баруха. Меня забрызгаешь, с тебя станется. Потом дашь себя уломать. Ты всегда цену набивать привык своим трепом, а ведь ни одного кента не выручил из-под запретки. Сам влетал на зону. Другие паханы мудрее оказались, давно скупили самых лафовых адвокатов, и те свой положняк отпахивают. Вытаскивают фартовых не только с нар, а даже из-под маслин. Чем же мы хуже? Смирнов, ты сам вякал, — сильный следчий, а значит, классным адвокатом будет, если башлять ему путево. А то грозишь как «зелени»: «…не уроешь мусорягу, самого размажем на сходе!» Замокрить лягавого я никогда не опоздаю. Но как дышать? Ведь вот то медведь, то рысь чуть не попутали. А яма? Самому из нее вырваться невпротык! Стукач ни за какие бабки вынимать меня не согласился бы. Еще и помог бы откинуться, падлюга! И только лягавый не оставил! Как бы ты на моем месте после всего дышал? Небось про все посеял бы память, забыл старые счеты, а мне мозги полощешь! Залежался в своей хазе, прирос к кайфу! Наверное, всякую ночь телок меняешь? А я тут как барбос, хоть на луну вой, почему она свою гладкую толстую сраку так высоко подняла, что ни ущипнуть ее, ни погладить. Тут местные бабы, если их в наш город выпустить на улицу хоть голяком, даже алкаши ни на одну не оглянутся и не позарятся, — вздохнул Влас и мысленно продолжил жаловаться пахану: — Ты ж только глянул бы на них и тут же забыл, зачем мудаком в свет появился. У Полины вся задница по пяткам растеклась, а пузо с сиськами — на коленях. Вся как кобыла в поту и мыле. С такой не только в постель, дай Бог ночью не увидеть, во сне обсеришься. Иль эта Анна! Ни сзади, ни спереди даже прыщей нет. Рот — от плеча до плеча. А шнобель?! Да им в любую камеру дверь отворит без натуги. Сама — шкелет, а гонорится, будто классная блядешка! Я у ней как-то за колено схватился и обалдел! У старой кобылы нашей куда краше колени, хоть ей двадцатый год! Считай, по человеческим меркам — уже сотня. Она против Аньки — женщина! Иль эта Галка! Морда, как и все прочее, — доска. На тыкве — три волосины в шесть рядов. Ноги, словно на кобыле выросла, кривее коромысла, и ростом — метр с кепкой. Но главное горе, что мне средь них примор вышел на все пять лет. Других не будет. Да и кто сюда своей волей возникнет? Только отморозки иль условники, как мы. Вот и приходится обходиться тем, что есть. Но ты себе представь, что эти пугала на меня не торчат и не тащутся. Лягаются. Цену набивают. А мужики у них — одно дерьмо, но все законные. Нет, не наших кровей! Расписаны со своим бабьем! Вот ведь дикари. Они даже левых не имеют. Дышат своей бандой придурков, и я средь них — единственный самородок цивилизации! Без меня они тут шерстью покрылись бы. Я их понемногу шевелю! Веришь иль нет? Нынче бабки не мог спереть. Уже в клешнях держал. Пришлось вернуть на место. Скалишься, трехнешь, съехал Меченый? Хрен там! С теми бабками меня урыли б! Ведь, кроме меня, некому их слямзить! Да и что они тут? Ни от медведя, ни от рыси не отмажешься, а местные — шибанутые. Они даже хазы не умеют закрывать, в любую можно нарисоваться хоть днем, хоть ночью, но мимо… Тыздить у них нечего. Не веришь? Клянусь! Если стемнил — век свободы не видать! Я тоже охренел поначалу. Возник к директорше, она тут главная бугриха, а в хазе не на чем глазу зацепиться! На стенах вместо ковров — линялые обои, на полу — простые дорожки, тряпочные, на столе глиняная посуда и сама — в старом ситцевом халате. Да еще губы морковной помадой красит. Я еле удержался на катушках. А она зовет: «Проходите! Не стесняйтесь!» Кому стыдиться нужно? Да я после того не то что заходить к ней, на пушечный выстрел ее хазу пробегаю! Заколебался я тут. Опаскудели все и всё! Хочу на волю, но вырваться никак не светит. Приморили меня здесь, как муху в дерьме под колпаком. Вокруг, куда ни глянь, — одна жуть…»