– Нет. Не звучит. Не для меня.
Он удивленно посмотрел на меня:
– Правда?
– Да.
Он кивнул.
– Отлично, – отвернулся обратно к монитору, а я пошла обратно к стойке, и уже второй раз за день у меня в глазах стояли слезы.
Следующие несколько недель Мэдисон была еще настойчивее: она звонила, писала и приходила без предупреждения в библиотеку и ко мне домой. Я пыталась не обращать на нее внимания, но она была невыносима. Наконец, однажды она подстерегла меня на крыльце, когда я возвращалась домой. Я поставила велосипед за забором и подошла к ступеням, не поднимаясь на них.
– Пожалуйста, уходи, – попросила я, доставая ключи из сумки.
– Нет, пока ты меня не выслушаешь.
Я скрестила руки на груди и посмотрела на нее.
Она вздохнула.
– Когда я увидела тебя на заправке, несколько месяцев назад, я была потрясена. Столько воспоминаний нахлынуло сразу, столько чувств, которые я годами пыталась забыть, особенно чувство вины за тот отвратительный, дурацкий спор и то, что он с тобой сделал. А потом ты сказала, что ищешь работу, да, я хотела помочь, я бы все для тебя сделала, чтобы исправить то, что натворила. Боже, когда я узнала о твоем состоянии, о том, как ты живешь, о том, что Донован говорил правду, – мне стало еще хуже. Так что да, может, сначала это и был проект ошибок прошлого, или как там ты его назвала, потому что я эгоистично хотела заглушить свою совесть.
На этих словах я хмыкнула и закатила глаза. Она вытянула руку, перебив меня:
– Я это признаю. Но Джуб, чем лучше я тебя узнавала, тем больше ты мне нравилась. А потом я была так рада тому, что у меня просто появилась подруга. Ты не представляешь, как тяжело мне было с тех пор, как мы с Донованом разошлись. Как говорится в таких ситуациях, друг познается в беде. И это правда. Оказалось, что многие люди были в моей жизни только потому, что они считали нас идеальной парочкой или потому что он стал большой шишкой в банке, а когда мы развелись, мне стало так одиноко. И тут появилась ты. И я была тебе нужна. Но оказывается, что и ты мне нужна. Больше, чем тебе кажется.
Я уставилась на нее, вдумываясь в ее слова. И поняла, что мне всегда казалось, что у Мэдисон миллион друзей, как это было в старших классах. Я и представить не могла, что она так же одинока, как я. Как и я.
Я закусила губу, не желая отпускать злость, я знала, что мне есть, на что злиться, но когда она посмотрела на меня, я поняла, что прощу ее. Что уже простила. Да и мистер Уолкотт всегда говорил, что на безрыбье и рак – рыба, а она – единственный оставшийся у меня друг.
– Господи Иисусе, Мэдисон. – Я опустила руки. – Может, ты уже уйдешь с моего крыльца?
В ее глазах печаль.
– Хорошо. – Опустив плечи, она спустилась.
– Вот не надо только всей этой драмы. Мне нужно, чтобы ты подвинулась, тогда я смогу открыть дверь и пустить тебя внутрь.
– Правда? – Ее голова тут же дернулась вверх.
– Да, правда.
– Ничего себе! Как бы я хотела тебя обнять.
– Не торопи события. Мы только что помирились. И, раз уж я твоя единственная подруга, думаю, не стоит отправлять меня прямиком в больницу.
Позже, когда мы расположились на диване с кружками кофе, а Руфус довольно улегся у моих ног, я рассказала ей об Эрике.
– Ох, Джуб. Это полный отстой.
Я горько усмехнулась тому, как точно она охарактеризовала ситуацию. А потом спросила ее о том, что вертелось у меня в голове с тех пор, как Эрик вышел из моего дома.
– Ты когда-нибудь жалела о том, что вообще встретила Донована?
Она раздумывала над ответом.
– Иногда да, – большой глоток кофе. – Но потом я смотрела на Сэмми, на Ханну и на Молли, и оказалось, что знакомство с ним – лучшее, что случилось в моей жизни.
Я кивнула.
– А если бы у вас не было детей? Если бы вы поженились, а потом он бы тебе изменил, а у тебя бы не было ничего?
– О чем ты спрашиваешь? Стоит ли любовь такого риска?
Я пожала плечами:
– Не знаю. Хотя да, думаю, что я спрашиваю именно об этом.
Очень долгий выдох, а в конце она хмыкнула.
– Слушай, иногда любовь – это полное дерьмо. Особенно если мы говорим о моей истории любви. Пошла бы я на это, если бы знала, что все вот так закончится? Я не знаю. Но в этом и суть. Никогда не знаешь, чем кончится. Любить кого-то, доверять ему. Это всегда рискованно. И есть только один способ проверить, стоит ли игра свеч.
Я задумалась над ее словами. И вдруг подумала о Майкле. И том, что он сказал в библиотеке: насколько легче становится жизнь, когда ты закрываешься от мира, от боли. Как я это делала долгие девять лет. А когда я наконец перестала прятаться, я встретила Эрика. И пусть это и было больно, пусть мне до сих пор больно, ежеминутно, ежесекундно, отказалась бы я от знакомства с ним? За все девять лет одиночества мне ни разу не было так радостно, так весело, как в те моменты, когда я была с ним рядом. Интересно, если я опять замкнусь в себе, закроюсь от мира и людей, что еще я пропущу тогда? И теперь я понимала, что Мэдисон права. Нужно было идти на риск.
В воскресенье я проснулась, выпустила Руфуса, съела яйцо на тосте, разрезанное на крошечные кусочки, – пусть моя агорафобия и отступила, я все еще боюсь подавиться и задохнуться. А потом встала перед дверью в комнату моей матери. Я оглядела все вокруг, будто бы хотела запомнить смятую постель, батарею флаконов с парфюмом на комоде, полные драгоценностей шкатулки, а потом принялась за дело.
Бóльшую часть утра и дня я разбирала вещи в ее кладовке, ящиках, разделяя все на три кучи: отдать, выбросить и оставить. Вещей, которые я хотела бы оставить, меньше всего. Руфус с любопытством за всем этим наблюдал с порога комнаты. Я разобрала постель, вытолкнув каркас и матрас в коридор, затем проделала то же самое с комодом и ночным столиком. А потом принялась за первую из ее шкатулок. Я знала, что все это – дешевка, все хорошее она забрала с собой на Лонг-Айленд, но я все равно разобрала все, словно просто хотела напоследок почувствовать в руках каждую цепочку и каждую сережку. Вспомнить, когда я в последний раз видела их на ней.
Вдруг на дне третьей шкатулки я нашла его – письмо, адресованное Кимберли Юнт в Фонтейн-Сити, Теннесси. Обратный адрес – адрес моей матери, мой, тот, по которому мы жили в том городке. Между ними двумя втиснулся черный штамп «вернуть отправителю». Я перевернула конверт и увидела, что он не распечатан.
Я смотрела на конверт. И думала, кто бы это мог быть. Она никогда не упоминала никакую Кимберли, даже когда мы жили в Теннесси, по-видимому, всего в нескольких километрах от этой женщины.
Я села на паркетный пол, подцепила большим пальцем клапан, легко разорвав старый клей. Вытащила сложенный тетрадный листок из конверта, расправила его. И начала читать.
