И Лорен Патрисии Грейвс, ты – свет моей жизни.
1. Анника
Чикаго
Август 2001 года
Я сталкиваюсь с ним в супермаркете «У Доминика». Как раз открывая холодильник в поисках клубники, которую всегда добавляю в утренний смузи. Я слышу мужской голос справа от меня:
– Анника?
Звучит он неуверенно.
Краем глаза замечаю лицо. Прошло десять лет с тех пор, как мы виделись в последний раз, и, хотя я с трудом запоминаю лица людей, мне нет нужды спрашивать, кто это. Я знаю. Это он. Мое тело вибрирует, как от низкого рокота далекого поезда, и я рада, что из морозильника веет холодом, ведь воздух вокруг мгновенно раскалился. Я хочу убежать. Забыть о клубнике и найти ближайший выход на улицу. Но слова Тины эхом отдаются у меня в голове, и я повторяю их как мантру: «Не убегай, возьми на себя ответственность, будь собой».
Я делаю судорожный вдох и поворачиваюсь к нему.
– Привет, Джонатан.
– Это ты, – говорит он.
Я улыбаюсь.
– Да.
Мои волосы, которые раньше были до талии и ежеминутно нуждались в расческе, теперь стали блестящими и прямыми и заканчивались на несколько дюймов ниже плеч. Приталенная рубашка и облегающие брюки сильно отличаются от моего университетского гардероба из юбок и платьев на два размера больше положенного. Наверное, это немного сбило его с толку.
К своим тридцати двум Джонатан мало изменился: темные волосы, голубые глаза, широкие плечи пловца. Он не улыбается, но и не хмурит брови. Хотя я значительно поднаторела в умении читать другие невербальные сигналы, я не могу сказать, скрывает ли Джонатан какую-либо обиду или еще какие оскорбленные чувства. Он имеет полное право испытывать и то и другое.
Мы делаем шаг вперед и обнимаемся, потому что даже я знаю, что, учитывая, сколько прошло времени и сколько мы пережили, нам положено обняться. Когда Джонатан обнимает меня, я чувствую себя в безопасности. Это ощущение совсем не изменилось. Запах хлорки, который обычно оседал на его коже после бассейна, сменился чем-то древесным и, к счастью, не слишком тяжелым или приторным.
Я понятия не имею, что он делает в Чикаго. Престижная нью-йоркская финансовая фирма выдернула Джонатана из Иллинойса, не успели еще просохнуть чернила на его дипломе. Переезд планировался для обоих, но осуществлял задуманное Джонатан уже в одиночку.
Когда мы разжимаем руки, я с трудом подбираю слова.
– Я думала, ты живешь в… Ты здесь по делу?
– Перевелся в чикагский офис пять лет назад, – отвечает он.
Меня поражает, что все это время, ходя по улицам города, который теперь называю домом, я даже не подозревала, что могу столкнуться с Джонатаном. Сколько раз мы были в радиусе одной мили друг от друга и не знали этого? Сколько раз мы оказывались в одной толпе на оживленном тротуаре или обедали в одном и том же ресторане?
– Нужно было присматривать за мамой, – продолжает он.
Я как-то встречалась с его матерью, и она мне нравилась почти так же сильно, как и моя собственная. Нетрудно было понять, откуда у Джонатана его доброта.
– Пожалуйста, передай ей привет от меня.
– Она умерла пару лет назад. Деменция. Врачи сказали, что она, вероятно, страдала ею много лет.
– Она назвала меня Кэтрин и не смогла найти ключи, – вспоминаю я, потому что у меня отличная память и теперь все встает на свои места.
Джонатан подтверждает мои слова коротким кивком.
– Работаешь в центре? – спрашивает он.
Я закрываю дверцу холодильника, смущенная тем, что все это время держала ее открытой.
– Да, в библиотеке Гарольда Вашингтона.
Мой ответ вызывает улыбку на его лице.
– Тебе подходит.
Разговор обрывается, повисает неловкая пауза. Раньше Джонатан всегда брал на себя большую часть беседы, но теперь нет. Эта тишина оглушает.
– Здорово было тебя повидать! – наконец выпаливаю я. Мой голос звучит выше, чем обычно. Меня снова бросает в жар, и я жалею, что не оставила дверь холодильника открытой.
– И я тоже рад.
Когда он поворачивается, чтобы уйти, меня пронзает такая тоска, что колени едва не подкашиваются. Я собираю все свое мужество и окликаю:
– Джонатан?
Его брови слегка приподнимаются, когда он оборачивается.
– Да?
– Не хочешь как-нибудь встретиться?
В голове проносятся воспоминания, и я говорю себе, что несправедливо так с ним поступать и что я уже достаточно натворила.
Он колеблется, но потом говорит:
– Конечно, Анника.
Джонатан достает из внутреннего кармана пиджака ручку, забирает из моей руки список покупок и корябает на обороте свой номер телефона.
– Я тебе позвоню, – обещаю я. – Скоро.
Он кивает, его лицо снова ничего не выражает. Джонатан, наверное, думает, что я не решусь. И он вправе так думать.
Но я позвоню. Я извинюсь. Спрошу его, можем ли мы начать все сначала. «С чистого листа», – скажу я.
Вот как сильно я хочу, чтобы воспоминания о девушке из его прошлого заменила женщина, которой я стала.
2. Анника
Чикаго
Август 2001 года
На первом сеансе терапии у Тины моим глазам потребовалось почти пять минут, чтобы привыкнуть к слабо освещенной комнате. Когда я наконец смогла ясно разглядеть пространство вокруг, то поняла, что это было сделано намеренно и что все находящееся в комнате помещено сюда, чтобы успокаивать. У торшера в углу (единственного источника света) был кремовый абажур, и на стену ложились мягкие тени. Коричневая кожа диванов и кресла казалась маслянисто-мягкой на ощупь, а толстый ковер вызывал желание скинуть туфли и утонуть пальцами ног в пушистом ворсе.
– Я столкнулась с Джонатаном, – говорю я Тине, когда прихожу на свою еженедельную встречу.
Говорю это прежде, чем она закрывает дверь. Тина садится в кресло, а я опускаюсь на мягкую кушетку напротив. Исходящие от нее флюиды окутывают меня, умеряя тревогу, которую я всегда испытываю от того, что пришла к специалисту.
– Когда же?
– В прошлый вторник. По дороге домой я зашла в «Доминик», и он был там.
Мы провели много часов, обсуждая Джонатана, и ей, конечно, должно быть любопытно, но мне ни за что не догадаться, о чем думает Тина, только по выражению ее лица.
