Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 86
Представьте себе эшелон в 32 – 35 товарных вагонов. Все вагоны битком набиты стариками, женщинами и детьми – малолетними и грудными. Двери и люки вагонов наглухо закрыты, и на станциях, через которые эшелон проходит, никто не подозревает, какого рода груз перевозится в этих вагонах.
Когда наступает ночь, чекисты из ИСО с фонарями приходят к вагонам, лезут в них и начинают делать поверки. Сколько раз приходилось наблюдать: чекисты раскрывают двери вагона, а навстречу им несутся из вагона истерические крики и отчаянный плач женщин и детей. Случалось иногда, что в темноте и тесноте задавлен ребенок, мать рыдает, спрашивает, куда теперь ей деть ребенка; чекисты не обращают на нее никакого внимания.
В пути следования ссылаемые стоят на ногах, ибо такая теснота, что им нельзя ни лечь, ни сесть; едут в совершенной темноте без ламп и свечей; в холоде, так как печей в вагонах нет. На разъезде Белый, где из вагонов высаживают для отправки пешком на апатитовые руды, приходилось наблюдать, как чекисты-надзиратели 5-го отделения СЛОНа, расположенного в районе Хибинских апатитовых залежей, кричат всем этим женщинам, старикам и старухам: «Вылетай из вагонов пулей! Стройся в четверки!» Матери тщетно заявляют, что их дети или старики-родители остались в вагоне, потому что их в тесноте задавили. Как сейчас помню; заглянул в вагон и увидел на полу нескольких стариков, умерших в пути. На заявления крестьян о мертвых надзиратели отвечают страшной бранью и приказанием «не разговаривать». После отправки партии трупы умерших выбрасываются чекистами в какую-нибудь яму и зарываются... Выстроенная партия, с обычными предупреждениями о том, что «шаг влево – будет применено оружие», отправляются к месту поселения.
Кроме старой, изорванной одежды и таких же постельных принадлежностей, у ссылаемых ровно ничего нет, так как все остальное, что у них было прежде, все решительно – вплоть до лучшей одежды – конфисковано и переведено в собственность коллектива. Им не оставлено ни посуды, ни какой-нибудь другой утвари для устройства на новом месте. По прибытии к месту поселения ссыльных размешают точно в таких же бараках, как и заключенных в СЛОНе. Старушки, старики, матери и малые дети – все находятся в общем бараке, все спят вповалку на общих нарах. В бараке холод, грязь, сырость, вонь, вши и темнота.
Пища им дается еще хуже, чем заключенным Северных лагерей. За нее они должны работать на разработках апатитовых руд и в лесу. Режим их почти ничем не отличается от режима заключенных: их так же сажают в карцер, так же утром и вечером делают поверку, расстреливают, если они пытаются бежать.
Все эти условия порождают огромную смертность – особенно среди стариков и детей.
Борющиеся. Как ведут себя заключенные в СЛОНе? Как отвечают они на ежедневные издевательства над ними? Все покорно сносят, пассивно сопротивляются, активно борются?
Терпеливая покорность является типичной для подавляющего большинства заключенных: многотерпелив и вынослив русский человек! Нарушается этот фон чаще всего попытками «ловчить», чтобы избежать «загиба», да еще отчаянной и бессильной бранью, когда заключенный доведен до отчаяния. «Ловчат» заключенные подкупом (деньгами и вещами), доносами на сотоварищей, предельной угодливостью перед администрацией, телом – если речь идет о женщинах и тело у них еще привлекательно. Гораздо реже случаи пассивного сопротивления, когда заключенный прямо отказывается от действий, которые требует от него СЛОН. Самовредительство и самоубийство – главные формы этой пассивной борьбы. Случаи прямой и активной борьбы – чрезвычайно редки, но и они выражаются в таких негероических действиях, как побеги и «письма» на бревнах и досках. На побеги решаются немногие – вероятно, не больше двух-трех человек на тысячу заключенных. Бесконечно реже эти побеги кончаются удачей – обычно бегущие ловятся и гибнут от чекистских истязаний и пуль... За «письма» на бревнах и досках в 1927, 1928 и 1929 гг. в штрафном изоляторе «Секирка» было расстреляло примерно 125 человек. Все они работали по погрузке леса на иностранные пароходы и в своих необыкновенных «письмах» на лесных материалах, идущих за границу, то сообщали, что «этот лес облит кровью и слезами», то звали к бойкоту «этого леса», то просили о защите, то просто «рисовали» (чаще топорами) на бревнах и досках гробы и кресты... Борьбы «грудь с грудью» с топором или бревном в руках, вооруженной борьбы в порядке или отстаивании чести и достоинства, или мести за чекистское надругательство над ними – такой борьбы не было.
По крайней мере, я не знаю о ней. Доведенные до отчаяния заключенные рубили топором себе ноги и руки, вешались, бросались зимой в проруби, но никогда не убивали чекистов-надзирателей.
Пассивная борьба, как сказал, была. Иногда она отливалась в яркие формы и о нескольких случаях я хочу рассказать.
Первым среди них мне вспоминается героическая борьба Адольфа Георгиевича Немировского. Он служил в Москве, в Резинотресте. Лубянка решила завербовать его в число своих осведомителей и послать в Лондонское торговое представительство для шпионской работы. «Немировский когда-то жил в Лондоне, хорошо знает английский язык, имеет высшее образование, – рассуждала Лубянка, – и потому хорошо сумеет вести работу в Англии». Вербовкой Немировского занялся чекист Себергер. Я в это время был в Москве на съезде начальников секретных отделов. Себергер, знакомый мне по совместной работе в ЧК еще с Новороссийска, желая, видимо, похвастаться передо мною своим роскошным кабинетом, пригласил зайти к нему. Я пришел и попал как раз в тот момент, когда он «вербовал» Немировского в секретные сотрудники ОГПУ.
– Нет, товарищ Себергер, – взволнованно говорил Немировский, – вы меня извините, но я не могу работать у вас. Я с детства воспитывался так, что я не могу заниматься шпионской работой... Может быть, вам, товарищ Себергер, странно это, вы, может быть, не поймете моей психологии, но поверьте на честное слово: ей-богу, я не смогу работать на шпионском поприще...
– Я вас понимаю, товарищ Немировский. Но вы согласитесь с тем, что революция требует жертв, и, если вы не враг революции, если вы сочувствуете рабочему делу, если вы на нашей стороне, а не на стороне русской и мировой буржуазии, вы должны принять наше предложение. Вы знаете, что мы нейтральности по отношению к себе не признаем: или вы наш враг, или вы наш друг. Выбирайте одно из двух.
– Но, товарищ Себергер, я прошу вас освободить меня от этого дела!.. Я не способен к нему. Тем более что у меня жена, больная туберкулезом, и малолетний сын...
– Но вы все-таки, товарищ Немировский, подумайте и завтра скажите мне свой окончательный ответ.
– Товарищ Себергер! Я и так уже довольно хорошо обдумал. Я много думал над тем, что вы мне предлагаете, и в конце концов пришел к тому убеждению, что я никак не могу работать на этом поприще!
– Но вы ВСЕ-ТАКИ подумайте еще раз, товарищ Немировский, и завтра, в двенадцать часов, скажите мне ваш окончательный ответ.
– Нет, товарищ Себергер! То, что я вам сказал, – это мой окончательный ответ!..
– Ну, пока всего хорошего. А все-таки вы, товарищ Немировский, обдумайте хорошенько дело еще раз и постарайтесь завтра заглянуть ко мне и сказать, к какому конечному результату вы придете... Чтобы после не жалеть, – сказал на прощание Себергер. – Ну, я этого... (дальше шла площадная брань) каэра научу мыслить по-пролетарски! – сказал мне Себергер, когда Немировский, хлопнув дверью, ушел домой.
Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 86
