Повторяем: основания для сомнения есть. И все же справедливость требует заметить, что характер ситуаций, складывавшихся в результате длительной борьбы целостных этносов, не исключал возможности оформленных грубейшими договорами соглашений. Сошлемся на историю войн, которые Спарта вела в архаический период за обладание Мессенией, и, в частности, на урегулирование отношений с побежденными мессенцами после 1-й Мессенской войны, как оно представлено в не зависящей от Эфора традиции (Тиртей—Павсаний).
Последующая судьба гераклейских мариандинов неясна. Было бы соблазнительно предположить, что в период социальных смут, достигших апогея ко времени тирании Клеарха (середина IV в. до н.э.), мариандины могли выступить совместно с гераклейским демосом и добиться свободы, а может быть, и уравнения в правах, как это сделали в свое время киллирии в Сиракузах.[380] Однако анализ традиции —и
должали жить своими общинами, платя гераклеотам только дань. Эта точка зрения, по существу являющаяся модификацией взгляда, развитого И. С. Свенцицкой, представляется нам равно неприемлемой именно потому, что она практически игнорирует свидетельства античной традиции об илотском (или близком илотскому) статусе мариандинов.
прежде всего позднейших свидетельств Платона и Аристотеля, писавших о (рабской) зависимости мариандинов как о современном им явлении (см.: Plat. Leg., VI, 19, p. 776 c-d; Aristot. Pol., VII, 5, 7, p. 1327 b 7-15), — убеждает в том, что тирания в Гераклее Понтийской не посягнула на традиционную систему социальных отношений, и изжитие здесь примитивного земледельческого рабства если и произошло, то гораздо позднее.[381]
Гераклейские мариандины — пример в высшей степени типический, который может служить моделью для реконструкции социальных отношений в колониальных дорийских полисах, ориентировавшихся на подчинение и эксплуатацию земледельческой хоры. Во всяком случае, теперь можно представить себе, какие важные источники обогащения — землю и рабов — сконцентрировал в своих руках сложившийся в Гераклее Понтийской еще в ранний период слой военно-землевладельческой знати, и как сильно это должно было раздражать остальную массу народа.
Социальное противостояние этих двух групп населения — новой знати и остального народа — неизбежно должно было перерасти в рознь, чему немало способствовало еще одно обстоятельство, тоже социального, хотя уже и не экономического порядка. Переселение сильно ускорило естественный, начавшийся еще на родине колонистов процесс размывания кровнородственных связей, следствием чего явилось накопление значительной части народа за пределами традиционных родо-племенных организаций —фил. Вдобавок в начале V в. в связи с усугублением греко-персидских распрей, в Гераклею должен был хлынуть поток переселенцев из Ионии и Эолиды, людей, которые искони были чужды дорийским филам. В этих условиях военно-землевладельческая знать Гераклеи оказалась преимущественной носительницей древних кровнородственных связей. Она с презрением должна была относиться к массе народа, оказавшейся вне традиционных родоплеменных подразделений, и ее претензии на руководящее положение в государстве могли казаться ей самой тем более правомерными, что в основании первоначальной политической организации лежали главным образом, если не исключительно, именно эти естественно сложившиеся гентильные подразделения.
Однако в государстве с многочисленным и энергичным городским населением такие устремления знати не могли остаться безответными. В Гераклее ответом явилась консолидация сил демократии, которые выступили с требованием последовательного социального и политического равенства. Социальное противостояние переросло, таким образом, в политическое, и смута надолго должна была стать спутницей гераклейской истории.[382]
И действительно, свершившееся в ранний период ниспровержение первоначального демократического строя было лишь первым звеном в длинной цепи политических конфликтов (ср. выразительное замечание Юстина: XVI, 3, 8 — multa etiam domesticae dissensionis mala fuere). Очевидно, результатом первого антидемократического переворота явилось установление крайней олигархии, или, как будет лучше сказать применительно к этому времени, аристократии. Власть целиком сосредоточилась в руках знати, и от участия в политической жизни оказалась устраненной не только масса народа, но и его зажиточная, но незнатная верхушка. Эта последняя спустя некоторое время стала инициатором нового движения и переворота, как об этом можно заключить из другого места Аристотелевой «Политики», где характеризуются причины государственных переворотов при олигархиях: «Иногда крушение государственного строя вызывают люди состоятельные (εξ αυτών τών εύπορων γίγνεται κατάλυσις), но не занимающие должностей (où τών οντων δ' έν ταϊς άρχαΐς), когда лишь очень немногие имеют почетные права (οταν ολίγοι σφοδρά ώσιν οί εν ταΐς τιμαΐς), как это имело место в Массалии, в Истре, в Гераклее и в других государствах» (Pol., V, 5, 2, р. 1305 b 2-6).
Прежде всего было существенно ослаблено древнее патриархальное право, этот важнейший из устоев аристократического строя. Было признано, что доступ к государственным должностям должен быть открыт не только для отцов семейств, но и для их взрослых сыновей — сначала для старших братьев, а затем и для младших, «Здесь, — продолжает Аристотель свой рассказ, — люди, не имевшие доступа к должностям, возбуждали волнения (έκίνουν) до тех пор, пока доступ к ним не получили сначала старшие братья, а затем, в свою очередь, и младшие (дело в том, что в некоторых местах не могут одновременно занимать государственные должности отец и сын, в других — старший и младший братья)» (Pol., V, 5, 2, р. 1305 b 6-10).
