Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 105
Долгое путешествие в одиночестве, ночью, успокоило меня и прояснило мой ум.
Это была волшебная лунная ночь, я никогда не видела более прекрасной. Полная луна светила на темно-синем звездном небе; на вершинах лежал еще последний мягкий розоватый свет закатывающегося солнца, между тем как весь остальной мир, неподвижный и молчаливый, спал прекрасным мертвым сном, освещенный бледным светом луны.
Я смотрела на блестящие точки, эти бесчисленные вечно движущиеся солнца, и думала о необъятности Вселенной и о несчастной песчинке, которую представляет наша Земля среди миров; я думала о том, что мгновение в бесконечности кажется нам вечностью, что в этом необъятном пространстве мы едва заметные пылинки, движущиеся секунду в солнечном луче, чтобы тотчас же исчезнуть навсегда.
При всех этих соображениях жизнь с ее воспоминаниями и надеждами стушевывается, вопросы замирают, и мы склоняем голову перед неизменным.
Наше существование на земле, жажда и погоня за счастьем, бесконечная утомительная борьба за жизнь – ничто. Наши познания, наша мнимая наука – ничто.
Песчинка, мечтающая о вечности!
Подобные мысли могут вполне успокоить мятежное сердце. В такие минуты все становится ясным – и мертвым.
Желать лучшего, бороться по силам, чтобы достигнуть его… пожертвовать собой… и простить.
Когда утром я приехала в Париж, у меня были совершенно другие намерения, чем накануне, при отъезде из Лозанны. Поборола ли я себя? Внешним образом, во всех своих поступках – да.
За каждым светом есть тень, за каждым днем следует ночь.
* * *
Я живу теперь одна; работа и воспитание ребенка занимают у меня все время. Об Армане я знаю только то, что он пишет или что о нем пишут в газетах.
Я видела также, что он нашел женщину, подходившую ему, что он больше, чем когда-либо, писал против Германии и более, чем когда-либо, имел сведений о Германии и немцах, – и все, что он писал, несколько отзывалось лакейской.
Он вел жизнь на широкую ногу, держал собственный экипаж и, само собой разумеется, считался одним из самых влиятельных и могущественных людей Парижа. Министры уже не призывали его, когда им надо было его видеть, но отправлялись к нему и были счастливы, когда он мог уделить им время, называли его «мой дорогой друг» и были ему признательны, когда он намекал им, как им следовало бы поступить.
Никогда я не понимала так ясно то влияние на умы, которым обладал Арман, как однажды, встретившись случайно с доктором Полем Гольдманном, бывшим в то время корреспондентом «Франкфуртской газеты» в Париже. В это время главный редактор «Фигаро» Франсис Маньяр был серьезно болен. Д-р Гольдманн в разговоре заметил по этому поводу, что, в случае смерти Маньяра, никто другой не может заменить его, кроме Сэн-Сэра.
Вероятно, у меня был очень недоверчивый вид, потому что д-р Гольдманн, всегда такой кроткий, любезный и добрый, рассердился и намекнул мне, что я сужу о вещах с очень узкой точки зрения, между тем как он рассматривает их как опытный журналист.
Так околдовал его этой великий чародей.
* * *
Что может быть прекраснее и интереснее, чем следить за пробуждением юной души, вести ее шаг за шагом по пути, ведущему к свободе и правде, стараться, чтобы грязь предрассудков, которая отягчала наш путь и мешала нашему зрению, не коснулась бы ее; постепенно приучать молодое зрение к свету, чтобы, ослепленное на вершинах, оно не сбилось с пути; пробудить любовь в юном сердце, чтобы она стала его религией, верой и надеждой, указать ему на цепи, в которые человечество само заковало себя, и сказать ему: «Помоги освободить его, насколько силы тебе позволяют, – это твои братья».
Это благородное и интересное зрелище для того, кто воспитывает ребенка; для матери это глубокое и серьезное счастье. Предоставляя это ребенку, я поняла, насколько жизнь одарила меня; когда-то я кормила его своей кровью, теперь отдала ему лучшее, что было в моей душе.
Мой мир расширился, небо стало для меня выше, и новые звезды сияли на нем.
* * *
Когда плод поспевает, он падает.
Кирпичный домик, который построил себе Арман, рухнул.
Дело Лебоди нанесло ему смертельный удар.
Новость об аресте Жака Сэн-Сэра, точно удар грома, поразила Париж. Я стояла совершенно в стороне от событий и не знала их тайных пружин; и только спустя время, когда Абель Эрман сделал Сэн-Сэра героем драмы и когда появилась остроумная книга Мориса Тальмейера «Журнальные воспоминания», я поняла, с какой высоты несчастный упал и что представляло из себя это тревожное существование, в основании пустое, эта погоня за золотом, наслаждениями, властью, почетом, которая должна была привести его к позорной гибели.
Тальмейер великолепно изобразил загадочного, почти таинственного Сэн-Сэра, о котором ходили бесконечные истории, достоверность которых было трудно проверить, но которые держали парижан в нервном напряжении, танцующим на канате и держащим шест уверенной рукой, в то время как внизу жадный до зрелищ «весь Париж», затаив дыхание, следил за его движениями.
Напряженность наслаждения зрелищем тем сильнее, что тот человек наверху принадлежит к их же обществу, что они только что пожимали ему руку и еще вчера сидели и наедались за его столом. И они знают, что он должен упасть, знают, что канат подрезан, что для него нет спасения.
И он упал.
Удовлетворенная, изящная толпа разошлась.
Человек погиб, но «дело Сэн-Сэра» еще в продолжение многих месяцев доставляло материал для оживленных бульварных толков.
* * *
Шел мелкий дождик; тяжелый, сырой воздух затруднял дыхание в тот день, когда я отправилась на отдаленную улицу, название которой забыла, чтобы в последний раз проститься с Арманом.
Он не надолго пережил свое падение. Короткая заметка в газете известила меня о его смерти.
Погребальные дроги указали мне дом, номер которого я не знала.
Несколько человек, не более пятнадцати – двадцати, стояли в два ряда перед домом.
Я держалась в стороне.
Произошло движение. Носильщики с гробом показались в дверях. За ними шли две женщины в трауре.
Вдруг носильщики неожиданно поставили свою ношу на землю и поспешно вошли в дом в сопровождении обеих женщин.
Очевидно, что-то позабыли. Публика с удивлением переглядывалась и шепталась.
Я воспользовалась минутой замешательства, чтобы подойти к гробу и проститься с тем, кто лежал в нем.
Я не видела перед собой гроба – я видела его самого, его бледное лицо с темными глазами, смотревшими на меня нежным и горячим взором. Со спокойным сердцем, без горечи и боли, с простым и искренним чувством, которое нас когда-то соединяло, я простилась с ним и поблагодарила его за всю любовь ко мне.
Порядок восстановился. Шествие медленно двинулось, медленно прошло по улице и исчезло в окутавшем его тонком, белом тумане.
Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 105
