Экипажи карфагенских кораблей разбегались при виде рассекающего воздух меча адмирала — некоторые возвращались на галеры, но большинство бежали в город. Вокруг Гиско образовалась пустота, которую он заполнял отчаянием и злобой. Узнав капитана одной из галер, адмирал подбежал к нему, схватил за плечо и уперся острием меча ему в горло, так что капитан был вынужден привстать на цыпочки.
— Кто дал приказ отступать? — Гиско слегка повернул меч, и на шее капитана появилась капля крови.
— Командующий Барка… — запинаясь, пробормотал капитан, глаза которого широко раскрылись от страха.
— Барка! — зарычал Гиско, швырнув капитана на землю.
Повернув меч, он стал избивать капитана плоской стороной лезвия, сломав руку несчастного, пытавшегося защититься. Гнев его не знал границ. Капитан молил о пощаде, но адмирал оставался глух к его крикам. Внезапно меч Гиско был остановлен другим клинком, и от неожиданности адмирал едва не выпустил оружие из рук.
— Возьмите его! — приказал Барка, приставив меч к горлу Гиско.
Телохранители Гамилькара бросились вперед и скрутили сопротивлявшегося адмирала.
— Отпустите меня! Я прикажу живьем содрать с вас кожу за подобное оскорбление. А тебя, — прорычал Гиско, повернув искаженное злобой лицо к Гамилькару, — я распну за трусость!
— Нет, адмирал, — ледяным голосом ответил Гамилькар. — Это я прикажу распять тебя в наказание за поражение.
— Ты не посмеешь! — вскинулся Гиско. — Здесь командую я. Эти люди подчиняются мне.
— Они подчиняются Карфагену! — повысил голос Гамилькар, дав волю гневу. — А на Сицилии Карфаген — это я!
— Ты не посмеешь! — повторил адмирал, но теперь в его голосе звучал страх.
— Я посол Совета и сын Карфагена, а ты предал их… Уведите его!
Телохранители поволокли адмирала, выкрикивавшего обвинения в предательстве, к казармам. Не обращая внимания на вопли, Гамилькар приказал заняться ранеными и убитыми.
Мертвые лежали аккуратными рядами — с руками, скрещенными на груди, в ожидании путешествия в царство Мота. Гамилькар с уважением посмотрел на них, запоминая лица. Они храбро сражались за свой город, и Гамилькар прошептал молитву Танит, верховной богине Карфагена, прося позаботиться о душах павших в бою. Погребальные костры очистят тела мертвых и отправят их души к богам.
Сегодня Гамилькар будет скорбеть по мертвым. Завтра расплата за поражение ждет живых. Пока будут остывать угли погребальных костров, Гамилькар ожесточит свое сердце.
ЭПИЛОГ
Гай Дуилий победно вскинул руку, вступая на Форум во главе триумфальной процессии. Площадь была до краев заполнена жителями Рима — их число увеличилось благодаря обещанию бесплатной раздачи вина и хлеба в честь победы Классис Романус в битве при Милах четыре недели назад. На голове Дуилия красовался венок из трав — награда, которая вручалась только военачальникам, спасшим осажденную армию, — а одет он был в парадную пурпурную тогу, расшитую золотом, подарок благодарных граждан Рима.
Взгляд консула скользнул по толпе и остановился на группе людей на ступенях курии. Здесь собрались все сенаторы, как враги, так и союзники, — за исключением одного человека. Дуилий улыбнулся, понимая, что никто не осмелился отвергнуть приглашение, боясь поссориться с самым влиятельным человеком Рима. Согласно традиции, за спиной Дуилия стоял раб, шептавший ему на ухо: «Мементо мори»; помни о смерти — напоминание богов о том, что он всего лишь человек. Дуилий не обращал внимания на раба, справедливые слова которого заглушались опьянением победы и возбуждающим действием власти.
Аттик ехал в колеснице позади консула, на почетном месте, которое предоставили ему по настоянию благодарного Дуилия, хотя капитан просил отпустить его на «Аквилу». Многие люди в толпе узнавали Аттика, о котором стало известно из выступлений ораторов, нанятых Дуилием для того, чтобы разнести весть о победе по всему Риму. Люди выкрикивали его имя, и Аттик отвечал на приветствия кивком, поскольку правой рукой крепко держал поводья, а левой высоко поднимал новое знамя римского флота.
Слушая, как римляне скандируют греческое имя, капитан мысленно улыбался. Он снова вспомнил о противоречивых чувствах, с которыми была связана его верность Риму. В этот день Аттик невольно ощущал себя частью все увеличивавшейся толпы, окружавшей его со всех сторон; радость была заразительной, а преданность Риму искренней. Уникальный город, населенный людьми, постоянно стремившимися расширить свои владения за счет других. Оглядываясь назад, Аттик видел результаты этих стремлений. За ним следовала целая армия рабов, которые несли бронзовые тараны захваченных галер врага. Эти тараны должны украсить новую колонну, которая будет установлена на площади в честь одержанной Римом победы.
Процессия остановилась у ступеней курии, и Аттик снова обернулся. Он смотрел, как Дуилий сходит с колесницы и поднимает руку, отвечая на возобновившиеся приветствия, сливавшиеся с пронзительными звуками тысяч труб. Консул медленно повернулся к Аттику и взмахом руки предложил капитану сопровождать его в триумфальном восхождении по ступеням курии. Аттик шагнул вперед, крепко сжимая древко флага Классис Романус, и вместе с Дуилием стал подниматься по лестнице.
Услышав далекие звуки труб, Марк взбежал по ступеням, ведущим к парапету над главными воротами. Сердце его наполнилось радостью при виде длинной колонны солдат в красных и пурпурных одеждах, приближавшейся к лагерю под бой барабанов и приветственные крики легионеров. Двумя днями раньше, на девятый из десяти оставшихся дней, отряд из пятидесяти римских всадников прибыл в Макеллу с вестью о том, что из Бролиума форсированным маршем движутся легионы. Обрадовавшись новостям, в лагере бесцеремонно умертвили пятьдесят кавалерийских лошадей и питались их мясом до прихода основных сил.
Ворота под Марком открыли, не дожидаясь приказа, и солдаты Девятого легиона выскочили наружу, выстроившись вдоль дороги, ведущей к лагерю. Марк узнал центуриона, который верхом сопровождал первую манипулу, — уверенный взгляд, прямая спина. Марк сбежал вниз, проложил себе путь на середину дороги и остановился, широко улыбаясь и раскинув руки. Септимий сразу же заметил Марка. Приказав опциону принять командование, он спешился и преодолел последние несколько шагов пешком, заметно хромая. Септимий получил разрешение Дуилия временно покинуть «Аквилу», и его назначили в авангард колонны, которая направлялась на помощь Макелле и Сегесте. Центурион хотел лично выполнить обещание, данное бывшему командиру.
Марк приблизился к Септимию, протягивая руку.
— Добро пожаловать в Макеллу, морская пехота, — с улыбкой сказал он.
— Ты выглядишь голодным, — ответил Септимий, пожимая руку ветерана и вспоминая их последнюю встречу и клятву, которая теперь была исполнена.
Сципион сделал еще один глоток вина, прислушиваясь к реву толпы на площади в полумиле от его дома. Городской дом сенатора был пуст: слуг отпустили, а личная охрана участвовала в триумфальном параде Гая Дуилия. При мысли о младшем консуле ненависть Сципиона вспыхнула с новой силой. Этот человек забрал себе все, что по праву принадлежало ему. Сципион хорошо помнил их последнюю встречу на палубе карфагенского флагмана, презрение и отвращение, промелькнувшие на лице Дуилия, пренебрежительный тон, которым он приказал доставить Сципиона на борт «Аквилы», игнорируя ранг старшего консула. Сенатор также запомнил победное выражение на лице молодого капитана Перенниса, стоявшего в окружении своей закаленной в боях команды. Этой картины он не забудет никогда.
