ПРОЛОГ
Баренцево море, север Норвегии 29 апреля 1943 г.
Мерцающие блики бледной луны бегали по ледяной воде океана. Зима еще не уступила дорогу весне, и солнцу в этом году лишь предстояло взойти. Оно пряталось за горизонтом, напоминая о себе тусклым свечением на границе между небом и водой. Солнце покажется только через месяц и не исчезнет до самой осени. Таков уж суточный цикл за Северным полярным кругом.
Учитывая географическую широту, воды Баренцева моря должны замерзать и большую часть времени оставаться непроходимыми для судов. Но море питают теплые воды Гольфстрима. Шотландия и север Норвегии стали пригодны для жилья именно благодаря этому мощному течению. И именно оно стало основным путем для американских конвоев с грузами для Советского Союза. Подобно многим другим морским путям — Ла-Маншу или Гибралтарскому проливу, — Гольфстрим стал геостратегической точкой, а следовательно, местом охоты «волчьих стай» Кригсмарине.
Подводные лодки были расположены с предусмотрительностью опытного шахматиста, расставляющего свои фигуры. Воздушный патруль норвежских и датских баз прочесывал моря в поисках торговых судов и радировал их координаты, позволяя подлодкам делать свою работу. В первые годы войны нацисты обладали полным превосходством на море, беспощадно потопив тысячи судов. Даже в сопровождении тяжелых крейсеров и эсминцев моряки Союзников могли лишь надеяться, что им повезет. Экипажи торговых судов рисковали не меньше передовых отрядов.
Той ночью все изменилось.
Четырехмоторный «Фокке-Вульф ФВ-200 Кондор» был солидным самолетом — 23 метра в длину, 33 метра в размахе крыла. Он изначально создавался для пассажирских рейсов «Люфтганзы», однако с началом войны его незамедлительно стали использовать в военных целях — как для транспортировки грузов, так и для морской разведки. Дальность полета в 4000 км позволяла «Кондору» часами оставаться в воздухе и отслеживать вражеские суда.
В 1941 году «Кондор» получил серьезные повреждения и с тех пор использовался лишь как разведчик.
Пилоту самолета Францу Лихтерману осточертели многочасовые поиски. Он мечтал попасть на передовую и участвовать в настоящем сражении, а не прозябать здесь, в слепой надежде еще хоть кого-нибудь потопить. Там, на базе, Лихтерман придерживался строгой этики общения и того же требовал от своих подчиненных. Однако во время патруля, когда секунды тянутся подобно часам, командир позволял себе некоторые вольности.
— Хороший знак, — объявил он по интеркому, кивая на сияющую луну.
— Из-за которого мы не заметим след конвоя, — со свойственным ему пессимизмом предположил второй пилот Макс Эбельхарт.
— На такой глади мы обязательно засечем их.
— Откуда нам знать, есть ли там вообще кто-то? — подал голос Эрнст Кесслер, самый юный член экипажа. На «Кондоре» Кесслер был пулеметчиком, и сейчас он сидел скрючившись на своем посту в нижней части фюзеляжа.
— Командир уверял меня, что возвращавшаяся с патруля подлодка засекла не меньше сотни кораблей у Фарерских островов пару дней назад, — успокоил команду Лихтерман. — Они держали курс на север, а значит, мы на верном пути.
— Ну, надо же было капитану той лодки доложить что-то после того, как он промазал всеми торпедами, — проворчал Эбельхарт, морщась от глотка еле теплого кофейного напитка из цикория.
— Лучше уж просто отслеживать, чем топить, — признался Кесслер.
Пареньку едва стукнуло восемнадцать, и он таил надежду стать врачом. Происходил он из сельской баварской семьи, что сводило шансы на получение высшего образования к нулю, однако это не мешало ему все свое свободное время копаться во врачебной литературе.
— Немецкому воину не подобает так рассуждать, — хмыкнул Лихтерман.
Он был рад, что им еще не приходилось вступать в бой. Боялся, что у Кесслера кишка тонка открыть огонь, но у паренька единственного не было морской болезни, и он мог часами сидеть за пулеметом.
Лихтерман подумал о людях, погибающих на Восточном фронте, о том, как отгружаемые русским танки и самолеты отсрочивали неизбежное падение Москвы. Да, он был бы счастлив собственноручно потопить пару кораблей.
Так прошел еще один нудный час — экипаж продолжал вглядываться в темноту в надежде заметить конвой. Эбельхарт тронул Лихтермана за плечо и указал на лаг. Хоть официальным штурманом и был носовой пулеметчик, на самом деле Эбельхарт вычислял время и направление полета, и он показывал, что пора поворачивать и прочесывать другой квадрат.
Пилот слегка повернул штурвал, беря немного левее, не спуская глаз с горизонта.
Эрнст Кесслер на борту был самым зорким. В детстве он любил препарировать животных, изучать их анатомию и сравнивать с картинками из книжек. Острый глаз и твердая рука позволили бы ему стать превосходным врачом. Хотя и сейчас эти качества оказались не менее полезными.
— Герр гауптман! — завопил Кесслер в интерком. — Правый борт, азимут около трехсот.
— Что там? — В голосе Лихтермана звучало возбуждение.
— Не знаю. Какой-то… проблеск.
Лихтерман и Эбельхарт вытянули шеи в попытках разглядеть то, на что указывал Кесслер, но ничего подозрительного не видели.
— Уверен? — уточнил пилот.
— Так точно. — Кесслер старался говорить как можно убедительней. — Угол изменился, и я определенно что-то увидел.
— Конвой? — прохрипел Эбельхарт.
— Не могу сказать наверняка.
— Йозеф, выйди на связь со штабом, — приказал Лихтерман носовому пулеметчику. Пилот прибавил мощности и заложил очередной вираж; пропеллеры рубили воздух, гул моторов нарастал.
Эбельхарт прилип к биноклю, напряженно всматриваясь в темноту. Мчась на скорости 320 км/ч, он искал глазами вражеский конвой. Минуту спустя пилот опустил бинокль.
— Должно быть, просто волна, — пробурчал он, не включая микрофон интеркома.
— Погоди, — не сдавался Лихтерман, — зрение у этого Кесслера будь здоров!
Союзники отлично поработали, маскируя конвои так, что невооруженным глазом заприметить их было практически невозможно. Но в ночное время камуфляж был бесполезен, ведь белые следы кораблей выдавали их с головой.
— Чтоб меня… — пробормотал Эбельхарт, указывая через козырек.
Сначала это было просто серое пятно, однако, приблизившись, команда разглядела десятки белых линий, четких, будто их начертили мелом. Это были следы армады кораблей, на всех парах мчащихся на восток. С высоты полета «Кондора» они казались неповоротливыми, как стадо слонов.
Опустившись пониже, в свете луны экипаж смог различить медленные танкеры и грузовые суда, а также эсминцы, расставленные по флангам конвоя. Время от времени один из них прибавлял ходу, пуская дым из обеих труб. Достигнув начала конвоя, он снова замедлялся, пропуская вперед танкеры. У Союзников это называлось «индийским ходом». Вернувшись в конец конвоя, эсминец опять ускорялся, и так до бесконечности.
