Напуганные моими обещаниями, кумыки пока остаются спокойными. Но в засунженских аулах среди чеченцев тотчас проявились необыкновенное оживление, деятельность и приготовление к чему-то решительному.
Одна из наших колонн, высланная под командой подполковника Верховского в лес за дровами, была атакована так яростно, что из лагеря пришлось отправить в помощь к ней батальон кабардинцев с двумя орудиями. Двадцать девятого июля нападение повторилось: чеченская конница внезапно, среди белого дня, бросилась на наши отводные караулы и едва не ворвалась в лагерь, но сто пятьдесят казаков, выскочившие на тревогу, с Василием Алексеевичем[38] во главе, опрокинули и прогнали её. Нападавшие понесли большие потери.
В довершение всех напастей Мустафа Ширванский не унимается. Доносят мне друзья из-за гор, и разведка Вельяминова подтверждает эти сведения, что снарядил двоедушный сей человек обоз из двадцати пушек. При нём боеприпасы, порох. С дагестанских владетелей не малую мзду за это взял. Караван вышел из Ширвани с месяц назад. Со дня на день должны подойти они к Грозной. Одна надежда: свои ж союзнички пограбить польстятся, как это у них заведено...»
— Далее Алексей Петрович пишет о личных делах, — сказал Михаил Петрович, откладывая письмо в сторону.
— Ну что, братцы, головы повесили? — улыбнулся Мадатов. — Хорошо нам было в Кетриси, уютно. Но пора, пора собираться в дорогу. Я решил: выступаем послезавтра. Идём скорым маршем — надо вовремя успеть к месту возможной баталии.
— Можно зайти им с тыла, — предложил Износков. — Как станем спускаться с нагорья, так и влупим из пушек!
— Наша главная задача — доставить в целости обоз с боезапасом, а там видно будет, когда лучше ударить, — ответил генерал.
* * *
Мадатов не давал им ни сна, ни роздыха. Едва выскочив из леса в узкую колею, помчались едва ли не галопом. Волы выбивались из сил. Ободья колёс громыхали в каменистой колее. Оси надсадно скрипели. По счастью, дорога оказалась свободной от обвалов. Их не беспокоили нападениями притаившиеся в горах шайки. Фёдор с Петрухой Феневым и ещё двумя казаками из их станицы уходили в рейды по горам. Уходили налегке, освободив торока от лишней обузы, оставляя при себе лишь боеприпас и бурку. Они далеко опережали обоз и войско, двигались скрытно.
В один из дней вынесла их нелёгкая на окраину аула. Сакли смотрели на лесистый склон безымянной горы пустыми глазницами окон. Черно было в немых провалах дверей. Не вились дымы над крышами, Лишь одичавшие кошки шастали по пустынным улицам. Петруха Фенев остановил коня.
— Не чума ли? — прошептал Фёдор.
Его взгляд обшаривал пустынные улочки. Вот прилепившийся к стене каменной сараюхи тандыр. Вот коновязь, ясли, вертел над выложенным камнями очагом. Вот старый тополь. Раскидистая крона его, словно ажурный полог, прикрывает небольшой домишко, всего-то в два оконца. Рядом крытый досками навес, под навесом кузнечный горн и наковальня. На столбах навеса, на крюках развешан инструмент кузнеца. Тут же рядом, на верстаке, разложены заготовки — прутья, чушки, деревянные ящички. Наверное, в них хозяин кузницы держит гвозди. Всё мёртвым мертво. Он перебегал взглядом с предмета на предмет, от стены к стене, от крыши к крыше. Внезапно на краю зрения мелькнула тень, еле уловимое движение. Лошадь? Невысокая, молодая кобылка? Нет, живое существо двигалось стремительно и беззвучно. Оно пряталось! Кого может бояться дикий зверь или домашняя скотина в покинутом селении при ясном свете полуденного солнца? Нет, это человек! Вон, вон снова мелькнула фигура в чёрных одеждах, голова закрыта башлыком. Спряталась за широким стволом тополя. Задержалась на несколько мгновений, будто нарочно хотела, чтобы её заметили. Человек! Женщина?
— Дьявольские дела, — вздыхал Петруха, крестясь. — Коли перемёрли от чумы, дак мы б почуяли трупный смрад. А так... Почему ушли? Нешто из-за того, что мы с месяц тому пожгли соседний аул? Видишь, там где речка будто под гору затекает? Во-о-он там, за пригорком, — аул домишек в двадцать, Хесаут именовался. Да-а-а-а, было дело. Ётины дружки прятали там пленных. Прознала про то наше разведка, доложили его сиятельству.
— Пожгли? — переспросил Фёдор.
— Пожгли. Всё пожгли. Эх, бес попутал. Так расстарались, что... Сам посуди: мы как в бой вступили, сразу шестерых человек потеряли. Одному, Илюхе Червнову, абрек шашкой голову снёс подчистую. Эх, мы как увидали: кровища фонтаном хлещет из шеи, конь Илюхин обезумел, понёс безголовое тело куда глаза глядят. Короче, разозлились ребята, озверели. С кем не бывает? Когда в Хесаут влетали, коням уж некуда было ступить — всюду трупы. А из окон и с крыш палят по нам из ружей. И кто? Бабы и детвора. Я в домишко-то сунулся, факел в руке. Смотрю как ловчее зажечь. А там девчонка в зелёном таком платьишке, косички тонкие, бровки ладейками, а в руках наш шестилинейный штуцер. Да стрелять-то толком она не умела, сильно руки тряслись...
Петруха вздохнул.
— Что же делать? Обыскать разве аул, а вдруг и вправду чума? Не-е-ет, ребята, возвращаемся к обозу. Ни единой живой души вокруг, а куда запропали — то не наша забота. Эй, казак, куда подался? Федька!
Но Фёдор уже направил Соколика в сторону кузни. Спешился возле горна, под навесом. Обошёл и дом, и хозяйственные постройки — ни души, даже куры не кудахчут. Она окликнула его из ветвей тополя, просвистела затейливо, чисто птаха лесная.
— Где ты? — позвал Фёдор. — Отзовись!
Он зашёл под сень тополиной кроны, посмотрел вверх и увидел её. Аймани сидела верхом на одном из нижних толстых сучьев. Сероватая зелень тополиной кроны надёжно скрывала её в своих недрах.
— Зачем сидишь там? Спускайся! Аймани!
Она молчала. Нижнюю часть её лица скрывал тёмный платок. Фёдору были видны лишь глаза синие, холодные, далёкие, как небо над их головами. Казак протянул руку, коснулся юфтевого сапожка.
— Зачем пришёл? Следишь за мной? Искал? — голос её звучал глухо из-под ткани платка.
— Хотел обнять в последний раз...
— Обнимал уже, хватит... или забыл? Придут твои товарищи и закуют меня в колодки. Прощай. Отныне мы снова враги.
— Мы одни. Мои товарищи далеко...
— Эй, Федька! — что есть мочи заревел Петруха. — Нашёл что в кузне?
— Не-а! — прокричал в ответ Фёдор. — Вроде пусто! Ты погодь чуток, мне надо облегчиться...
Он с тоской посмотрел на подкованные подмётки её сапог. Сказал тихо, почти шёпотом:
— Ну прощай, тогда... Всё одно я не враг тебе, не враг...
— Федька! Да ты не заболел ли? — голос Петрухи прозвучал совсем рядом.
Фёдор обернулся.
— Погоди, Петруха... Я сейчас...
Когда казак снова глянул на то место, где только что сидела Аймани, отважной воительницы уже след простыл. Исчезла бесшумно — листочек не дрогнул, ветка не качнулась.
