— Мисс Мэрриуэзер. — У дворецкого глаза были круглыми от удивления.
— Добрый день, Ингем. — Линнет прошла мимо остолбеневшего дворецкого. В холле и гостиной ничего не изменилось, только все немного обветшало. Скорее всего Томас так и не женился. Линнет вздохнула с невольным облегчением. Впрочем, радоваться рано, у него вполне могла быть просто другая женщина.
Линнет сняла шляпку и перчатки, отдав их Ингему.
— Много воды утекло.
— Слишком много, — согласился дворецкий. В его голосе чувствовалось сочувствие и сожаление, но это не успокоило Линнет, а, напротив, вызвало у нее ощущение неловкости.
— Сегодня какой-то суматошный день, верно, Ингем? Недавно примчался муж моей дочери, чтобы забрать ее. Кого теперь принесла нелегкая? — раздался голос Томаса, который нисколько не изменился за прошедшие шестнадцать лет. — Одну минуту, сейчас я подойду.
Линнет судорожно пыталась принять холодную, вежливую мину, но ее бешено колотившееся сердце и возрастающее волнение подсказывали, что она плохо справляется с этой задачей.
— Линнет, — хрипло произнес Томас. — Как ты оказалась здесь?
— Я приехала узнать, все ли в порядке у Дианы. — Ложь помогла ей преодолеть волнение.
А разве могла она сказать ему правду, что ухватилась за первую удобную возможность вернуться в Суоллоусдейл. Линнет казалось, что как только она увидит Томаса, поговорит с ним, ей станет немного легче, ее перестанут мучить те горькие воспоминания, которые не давали ей спокойно спать все эти годы. Здесь, в Суоллоусдейле, она была счастлива, как никогда в жизни, и смутно надеялась, что светлые, радостные воспоминания если не сотрут, то, во всяком случае, смягчат горечь долгих лет одиночества.
При более внимательном взгляде на похудевшего, постаревшего Томаса Линнет с внезапной остротой поняла, как она ошиблась. Встреча с мужем не принесла ей облегчения. Напротив, ее сердце мучительно заныло от прежней любви к нему, от чувства сожаления, что так много лет прошло впустую. Как же много она потеряла в жизни!
— Неужели ты не рад видеть меня? — тихо спросила она.
— Очень рад, — торопливо ответил он и покосился на двери в библиотеку. — Здесь тебя всегда рады видеть.
Линнет устремила взгляд в ту же сторону и увидела на пороге библиотеки Диану. Нет, это ей померещилось. Это оказалась не Диана, а девушка намного моложе ее дочери, но очень на нее похожая, когда та была примерно в таком же возрасте. Сердце Линнет больно закололо. Неужели эта девушка дочь Томаса? Неужели у него есть другая женщина? Боже, какую тогда она сваляла глупость, приехав сюда! Линнет стало дурно.
— Пожалуйста, простите меня, — с трудом проговорила она. — Мне что-то нездоровится.
Она, почти ничего не видя перед собой, толкнулась в ближайшую дверь и оказалась в их спальне. Она машинально закрыла за собой дверь на засов. Ночной горшок, к счастью, стоял на месте. Линнет нагнулась над ним, ее тошнило.
— С тобой все в порядке? — раздался за дверью голос Томаса.
— Отстань, — бросила Линнет, ее продолжало тошнить.
— Позволь мне войти. Мне надо кое-что тебе сказать, — умоляюще проговорил Томас, тщетно дергая за ручку.
О чем теперь они могли говорить? Она столько лет мучилась и страдала, а он продолжал жить в свое удовольствие. Нашел себе женщину, родившую ему девочку. Линнет вытерла ладонью мокрый от пота, горячий лоб, горько сожалея о мимолетном порыве, заставившем ее приехать сюда. Раньше у нее имелась хотя бы иллюзия, вера в то, что он по-прежнему любит ее и страдает, как и она, от одиночества. Все рухнуло в одну минуту.
Как вдруг дверь с противоположной стороны тихо скрипнула, и на пороге возник Томас. Раньше этих дверей не было.
— Я велел прорубить в стене двери, чтобы прямо из спальни попадать в кабинет, а не ходить туда окольным путем через гостиную. Там я часто и ем. А что нужно одинокому человеку — поспать, поесть и за работу. — Томас побледнел, только сейчас заметив в каком она скверном состоянии. Что, вернее, кто явился причиной ее недомогания, догадаться было нетрудно.
Он вынул носовой платок, но не отдал его ей, а сам нежно и аккуратно вытер ее лицо и губы. Как это ни удивительно, но Линнет стало намного легче от подобного внимания и нежности. Она прижалась к нему, тронутая его заботой, как вдруг прежняя мысль словно током пронзила ее сознание, она тут же отшатнулась от него.
Томас нахмурился:
— Подожди меня здесь. Я сейчас вернусь.
Но к Линнет уже вернулось самообладание:
— Незачем. Передай Диане, пусть собирает вещи, мы скоро отправимся в обратный путь.
— Не горячись, — предостерег он ее. — Нам надо поговорить.
— Нам не о чем говорить, — отрезала Линнет.
— Но ты ведь все-таки приехала ко мне, Линни, — как можно мягче сказал он.
От этого ласкового прозвища у нее на глаза навернулись слезы.
— Какое это теперь имеет значение, — пробормотала она. Вокруг было тихо. Она подняла глаза и увидела, что осталась одна. Отперев двери в гостиную, она прошла туда, села возле окна и огляделась по сторонам. Здесь все осталось так, как и было. Она вспомнила, с какой любовью устраивала их любовное гнездышко в первые годы семейной жизни. Здесь все навевало приятные воспоминания. И все-таки зачем она вернулась?
Но тут в гостиную почти вбежал Томас, в руке он держал яблоко и нож. Ловко отрезав дольку, он протянул ее Линнет. Она поблагодарила его немым взглядом, от вкуса сочного и сладкого яблока горький осадок во рту смягчился. Он протянул ей другой кусочек, и она с удовольствием съела и его. Как же давно это было! Раньше, когда она была на сносях, он каждое утро угощал ее из своих рук яблоками. И это угощение, его внимание и ласка облегчали ее недомогание, вызванное беременностью. Так было, когда она вынашивала Диану, а потом и Алекса. Однако во время последней беременности прежнее недомогание как будто оставило ее. Это был тревожный симптом, на который она, пребывая тогда в самом мрачном расположении духа, не обратила внимания.
Ее сердце заныло от горьких воспоминаний о погибшей при родах девочке. Врачи предупреждали ее, что ребенок родится недоношенным и слабым, они просили ее не волноваться, получше питаться, побольше гулять, побольше думать о себе и о ребенке, но она игнорировала их увещевания. Ее небрежность стоила жизни малышу и едва не стоила жизни ей самой. Когда Томас подал ей еще один кусочек яблока, она отрицательно замотала головой, закусив губу. Ей опять стало тошно от одной мысли, что он вот так же мог угощать яблоком мать Клер.
— Сколько ей лет? — машинально задала она вопрос, который так ее мучил.
— Пятнадцать. — Томас тяжело вздохнул, убрал нож и яблоко и начал ходить взад-вперед по гостиной.
— После того как ты ушла от меня с детьми, я едва не сошел с ума. Чтобы заглушить боль, я начал пить. Но вино не всегда заглушает страдания. Мне оно не очень помогало. Но когда Ингем закрыл винный погреб и забрал ключи, я словно с цепи сорвался. Охваченный злобой и жаждой выпивки, я бросился в Ньюмаркет.
