Что же показалось Парроту сомнительным в графе де Гаше? Они и проговорили-то меньше получаса. Если граф рассказал то же самое, что в могиле на госпитальном кладбище, то к чему же тут придрался физик? Сам Маликульмульк хотел бы прояснить два вопроса — о знакомстве графини с Калиостро и о ее приданом. Можно взять невесту-бесприданницу, если это девица ангельской красоты. Но графине было уже более тридцати, и красавицей ее никто не назвал бы. Может, граф стыдился признаться, что она ему ловко заморочила голову? Ведь он мог выбирать — у дворян, бежавших от якобинского террора за границу, наверняка имелись дочки на выданье, да в немалом количестве. В том, что он выбрал не юную прелестницу, а Мартышку, крылась какая-то загадка — видимо, так же рассуждал и Паррот.
Относительно Калиостро — фрау де Витте утверждала, что графиня его очень хорошо знала. Она и сама с ним встречалась в Митаве. А граф заявил, что это была одна-единственная встреча, маленькое приключение в гостиной. Могло ли быть, что граф искренне заблуждался насчет супруги? Скорее всего… Хотя на простака он не похож. А вот на человека, собравшегося кровью смыть пятно с дворянской чести, — очень даже похож. Причем смыть безнаказанно — так уничтожить соперника, чтобы полиция никогда не докопалась до правды. Соперника, а может, и изменницу заодно.
Так, в раздумьях, Маликульмульк прибыл на Родниковую и усмехнулся, увидев телегу, стоявшую наискосок от дома с голубыми ставнями. На облучке дремал кучер в черной епанче, надвинув на лоб старую треуголку.
«Как есть мэтр Ворон», — подумал Маликульмульк.
В самой телеге стояли три мешка — вряд ли в них кто-то прятался.
Велев извозчику ждать, он постучался в окно. Никто не подошел. Тогда он, вздохнув, решил действовать иначе: войти через калитку и черный ход. Это удалось. Он оказался в гостиной.
На диванчике сидела мопсовидная Эмилия и самозабвенно рыдала.
Маликульмульк постоял, поглядел — зрелище было неприятное. Как всякий мужчина, он в глубине души ждал от женщины, что все проявления ее женской сути должны быть красивы, отсюда и комическая неприязнь к престарелым кокеткам. Эмилии же было безразлично, что на нее смотрит мужчина, а может, она его и не заметила. Рыдания продолжались. Тогда Маликульмульк стал искать глазами графин с кипяченой водой и нашел его на ломберном столике. Налив стакан до половины, он подошел к Эмили и осторожно похлопал ее по плечу.
Эмилия взглянула на него и отвернулась. Поить женщину силком он не решился — так и стоял, пока она сама справлялась со своими страданиями. Затем она протянула руку, взяла стакан и выпила всю воду маленькими глоточками.
— Я страшна, как смертный грех, — сказала она по-немецки. — Дайте платок, вон тот, за подушкой…
Получив платок, она прикрыла им лицо так, что остались видны одни заплаканные глаза.
— Для чего вы пришли? — спросила она чуть погодя.
— Я хочу поговорить с вами.
— Я страшна, как смертный грех, — повторила Эмилия, — и скупа, как ростовщик. Что еще? Я не умею одеваться. А она умеет!
Сколь бы ни был прост Маликульмульк по части живых женщин, а не их комедийных фигурок, тут он понял: случилась размолвка с фон Дишлером, или фон Димшицем.
— Давайте поговорим, — попросил он. — Я много времени не отниму.
— Совершенно не желаю с вами разговаривать. Мариэтта!
Вошла смуглая угрюмая горничная.
— Мариэтта, проводи гостя и закрой за ним дверь.
— Так я и думал, — сказал Маликульмульк по-немецки. — Этого крокодила она оставила вам, а сама везет под именем Мариэтты другую женщину. Так вот, послушайте…
— Я ничего не желаю слышать об этой мерзавке, — отрубила Эмилия. — Если бы она могла отравить меня — то отравила бы! Но я, слава Богу, осторожна!
Маликульмульк очень не хотел поминать всуе полицию, но пришлось.
— А ведь сыщики из управы благочиния все еще ищут убийцу, отравившего фон Бохума. Хозяин «Иерусалима» назвал им ваши имена, но, раз вы остановились не в гостинице, а ненадолго сняли дом в предместье, найти вас мудрено — разве что полицейским кто-нибудь поможет.
— Говорят же вам, ни один из нас не подсыпал отравы фон Бохуму!
— А куда делись деньги, которые он у вас у всех выиграл?
— He знаю! Спросите того, кто его отравил!
— Послушайте, милая Эмилия, вы ведь хотите, чтобы убийцу нашли? Тогда помогите мне. Я должен знать, куда пошла горничная госпожи Дивовой после того, как ночью прибежала к вам. Если я узнаю, где ее убили, то смогу двигаться дальше.
— Убили?
— Задушили. Вспомните — вы приехали на Родниковую с вещами, кажется, в обществе фон Гомберга. Вы вошли в дом, а очень скоро в дверь или в окно постучали. Это была горничная Анны Дивовой, жены несчастного Дивова. Я думаю, вы последняя, кто видел ее живой.
— Задушили? Но мы тут ни при чем! — воскликнула Эмилия. — Задушить ее мог только один человек… — И осеклась.
— Этот человек — ее любовник?
— Не знаю!
Ответ прозвучал слишком быстро. Маликульмульк, глядя на внезапно преобразившееся личико мопсовидной дамы, на плотно сжатые губы и нахмуренные бровки, понял — можно биться об заклад, что речь идет о беглом лакее Дивова Никишке. Это было бы логично — он стал свидетелем самоубийства хозяина, которое игроки хотели скрыть, и компания предоставила ему приют, чего-то пообещала, как-то заплатила. А на Никишке этом, сдается, клейма ставить негде. Сделал Маврушке дитя — и рад был от нее скрыться под шумок, не пожалел ни старого хозяина, ни Анну Дивову, ни внучат…
— Этот человек — ее любовник, а ваша карточная академия прячет его, чтобы он никому не рассказал про самоубийство Дивова. И очень хорошо прячет… Это устроила графиня де Гаше? Вам угодно молчать? Хорошо, я пойду. Постараюсь обойтись без вашей помощи. Прощайте, сударыня, дай Бог нам более не встречаться. Мариэтта, отворите дверь.
Выйдя на улицу, он забрался в дрожки и велел везти себя вперед. Но, поравнявшись с телегой, приказал извозчику остановиться и заговорил вполголоса по-французски:
— Господин Бутман, меня прислал господин граф. Сейчас из этого дома выйдет женщина — или служанка, или госпожа фон Ливен. Надо за ней проследить — она пойдет через дворы…
В ответ он услышал:
— Дерьмо! Я один…
— Ничего, мы оставим тут извозчика, с телегой и лошадью ничего не случится…
Мэтр Ворон сорвал с себя треуголку, скинул епанчу и оказался мужчиной лет тридцати, невысоким и в меру плотным. Он был в старом коричневом кафтане, который с равным успехом мог принадлежать кому угодно — обнищавшему торговцу, ремесленнику, немцу, латышу… Из-под рогожи Бутман достал круглую шляпу, нахлобучил и сделался типичным жителем предместья.
— Ступайте до угла, — сказал он, — встаньте на перекрестке. Следите за улицами. Этот квартал — треугольный. Женщина может выйти дворами опять на Родниковую или на Карловскую улицу, тогда вы ее увидите. Ступайте следом, но держитесь не ближе полусотни футов. А если ее не будет четверть часа — значит, она вышла на Новую улицу, попробуйте дойти и посмотреть…
