Это крикнула из другого конца зала ее дочь.
Прожектора – белый, голубой, желтый, зеленый – погасли.
Эпилог. Год спустя
Жизнь после его смерти. Почему она не остановилась?
Люди просыпались утром. Они могли улыбаться и даже смеяться. Они шли на работу или учебу. Как если бы в этом мире ничего не произошло, от чего он оказался в один момент опустошенным.
Они поступали в институты. Некоторые проваливались на экзаменах, но упорно вновь влезали в новые вузы, и, в конечном счете, никто не оказался не у дел. В Университете, кроме Гарика, учились на разных факультетах сразу трое: Инга, Олька и Сергей Лошадинов. Леночка и Вадик на пару поступили в Энергетический. Но Леночка пошла на дизайнерский факультет, а Вадик – на вычислительную технику. К концу первого курса они уже переженились. Леночка вышла замуж за дизайнера с пятого курса. Вадик, неизвестно, в отместку ли, женился на девчонке из своего подъезда. Наденька Гаврилина поступила в МГИМО на экономический. В Строгановке пишет, говорят, обалденные картины Граф, ослушавшийся своего отца и не пошедший в Финансовую академию. Никто ничего не слышал о Зинке, она ни с кем не общается. Сашка Гофман учится в автодорожном. Трудно сказать, учится ли, но с ребятами из группы он открыл свою собственную фирму по торговле бэушными запчастями, которые они добывают с прикормленной автосвалки. В апреле он купил себе новенькую двенадцатую модель. Через шесть дней ее угнали. Но он не унывает. Если все будет хорошо, обещает повторить эксперимент к августу. Его сестра – в педагогическом. Хочет через пять лет вернуться в школу.
В январе вышла на пенсию Шапокляк. Граф, Дыня и Дик, ждавшие только выпускного вечера, чтобы высказать ей все накопленное за четыре года, – ни один к ней даже не подошел ни на выпускном, ни после. Все это теперь кажется им слишком мелким, не стоящим слов и бессмысленно-бесполезным.
Из школы сразу после двадцать шестого июня ушла Мама-Оля. Ребята встречаются у нее дома на Первое сентября и на День встречи выпускников. А еще – двадцать девятого апреля в доме у Мартовых. Туда же с Мамой-Олей приходила в этот раз Оксана Игоревна. Они собираются в его день рождения, а не в день смерти. Однажды, еще дней за десять до… двадцать шестого Женя об этом попросил своего отца. Жене опять исполнилось так и не отмеченные семнадцать. Кац установил на его могиле на Ваганьковском его скульптурный портрет. Он так и останется на нем молодым, с глубокими, в бесконечность проваленными черными зрачками, с мраморным кубиком солнечного блика в глазах. Непрочесанные вихры будут всегда непокорно развеваться на вечном, как время, ветру даже в самую тихую погоду. Мраморную табличку сделала Карина. Сам Кац уехал в Израиль, едва закончив памятник. На Таганке полным ходом идет строительство нового шикарного ресторана.
В апреле состоялся суд над девятью скинхедами. Все они были несовершеннолетние. Лопоухоголового шкета оправдали. Остальным дали год условно. По двести тринадцатой статье – за хулиганство. Дети еще совсем. Ну, подрались, не ломать же им из-за этого жизнь. Старшего, ударившего ножом, так и не нашли. Прямо перед зданием суда парней двадцать, выстроившись в шеренгу, со сверкающими на солнце бильярдными шарами не омраченных интеллектом голов встречали в фашизоидном приветствии своих «героев». Двадцатого апреля, в день рождения Адольфа Гитлера, пока их выступления ждали в Москве, они прошли факельным шествием четким строевым шагом по поселку. Дачники при их приближении спешили выключить свет и увести с улицы оставленные на обочине автомобили. Палатки у станции запирались на железные ставни, и случайные прохожие бегом устремлялись в темные с расколошмаченными фонарями проулки. В военной части, расположенной на пути их следования, перевели вооруженную охрану внутрь, за наглухо запертые ворота. В колонне их было уже шестьдесят молодчиков: бритоголовые до синевы, в высоких, шнурованных, с утяжеленными носами армейских ботинках, джинсах и кожаных без воротников застегнутых куртках – обмундирование для уличных драк. Наутро обыватели тихим шепотом обсуждали, удивленно пожимая плечами: «И откуда только они берутся? Мы же их победили, а эти выродки оккупировали страну изнутри. Но ведь и то правда, от кавказцев и евреев у нашего человека в глазах рябит. У одних все рынки, у других – банки, а русские на них только горбатятся». Говорили, что следующим утром на окраине поселка нашли одного из местных фюреров, которого признали по двум вытатуированным восьмеркам. Лицом вниз в грязной канаве с торчащими наружу длинными ногами. Рядом валялся ломик, которым была проломлена его налысо бритая голова. Все сошлись на том, что, видать, бритоголовые между собой чего-то не поделили. Теперь скинов в поселке оставалось пятьдесят девять.
В рядах школьных друзей – новая брешь: уезжает в Штаты Максимка Коган. Это первый эмигрант из класса. Похоже, будут еще. Дик подал документы. Он зовет с собой Риту, но она все еще раздумывает. Ей не хочется уезжать. Свадьба их назначена на четвертое августа. Если до этого срока ничего не произойдет.
Рита чаще других заезжает к Маше. Не считая Жениных родителей. Они берут Женечку и идут с ним гулять в парк. Рита говорит, что он похож на своего папу, но Маше кажется, что она просто хочет сказать ей приятное. Женя черноволосый, и лишь взгляд у него действительно неожиданно для малыша глубокий и цепкий, как у отца. Будет жалко, если Рита все-таки уедет. «Девушка с запрокинутым лицом» глядит из прошлого мечтательно распахнутыми глазами в ее доме – так хотел Монмартик.
Маше выдали аттестат. О золотой медали никто не вспоминал. Вступительные экзамены она пропустила. Собственно, даже не пыталась сдавать. Она – единственная не поступившая из всего класса. Рита зовет ее этим летом с нею вместе в медицинский. Маша никогда в школе не думала о меде. Но теперь, скорее всего, она так и сделает.
…Над ее столом висит Женин рисунок: девочка с развевающимися на ветру волосами. А рядом – незаконченная работа, умирающая Афродита – богиня любви, погружающаяся в морскую пучину, растворяющаяся в водяной пене, в белых кудрях барашков, чем-то до боли напоминающих беломедвежью шкуру…
1977–2015 гг.
