Теперь история была почти завершенной.
Промежуток времени между смертью Мэрилин Монро и сообщением об этом в полицию был использован для того, чтобы никакая компрометирующая информация не была обнаружена в ее доме.
Киностудии в Голливуде контролируют все, и любое непредвиденное событие расценивается как серьезная угроза и ЧП. Поэтому смерть самых популярных звезд становится тщательно подготовленной инсценировкой.
Но прежде чем закончить расследование, я должен рассказать обо всем остальном. Потому что зачистка была лишь последним актом драмы.
Итак, Артуру Джекобсу сообщили о смерти кинозвезды примерно в половине одиннадцатого ночи.
Хотя до настоящего момента мое внимание сфокусировалось на отрезке времени, прошедшем до звонка в полицию Лос-Анджелеса, эта информация означала другое. Она означала, что служба по связям с общественностью киностудии «Фокс» была проинформирована об этом примерно через полтора часа после того, как Эйнайс Маррей обнаружила тело.
Значит, в хронологии событий ночи 4 августа 1962 года «выпадало» еще девяносто минут.
Главные девяносто минут, в течение которых виновники смерти Мэрилин имели возможность убрать все следы своего преступления.
Девяносто минут, о которых надо было обязательно узнать, чтобы раскрыть наконец тайну.
И самый лучший способ сделать это — впервые рассказать о последних мгновениях жизни кинозвезды.
101. Случайная жертваДрама произошла накануне. Этого никто не знал, но участь Мэрилин была предрешена в пятницу, 3 августа 1962 года, двумя событиями, которые даже не относились к ней напрямую.
Спустя сорок пять лет после ее кончины было странно признаться себе в том, что Блондинка на самом деле стала случайной жертвой.
* * *
В связи с тем что все сосредоточили внимание на найденной на ночном столике Мэрилин упаковке нембутала, а также на количестве таблеток, которое в ней обычно бывает, самое главное было упущено из виду. А именно то, что рецепт на снотворное был выписан доктором Энджельбергом во второй половине дня 3 августа 1962 года. Но это не вписывалось в ее программу отвыкания от лекарств, которая в то время подходила к своему пику.
Чтобы помочь Мэрилин сократить чрезмерное потребление сильных барбитуратов, Гринсон и Энджельберг разработали четкую схему. Таблетки нембутала были заменены на гидрат хлорал, который в то время считался менее вредным и менее вызывающим привыкание. Но нужно было поддерживать актрису в форме и не давать ей испытывать физические страдания от сокращения числа пилюль. Для этого Энджельберг регулярно вводил в ее организм нембутал в жидкой форме. С каждым днем доза становилась все меньше, все надеялись, что настанет время, когда это лекарство больше не понадобится, а бессонница Мэрилин превратится в кошмарное воспоминание.
Как показали обнаруженные после смерти документы, Энджельберг 3 августа 1962 года действительно приезжал в дом 12305 на Файфс Хелена-Драйв для того, чтобы сделать укол и выписать рецепт. Это было, по меньшей мере, странным, поскольку противоречило проводимому в течение нескольких месяцев лечению. Кстати, Энджельберг и сам признал, что предыдущий рецепт был выписан им 30 июня 1962 года, а за прошедшие после этого пять недель он ничего больше ей не выписывал.
Но тогда зачем надо было выписывать нембутал, раз Мэрилин только что была сделана инъекция? Разве укола не хватало, чтобы она не испытывала потребности в таблетках?
Объяснение оказалось прозаичным и касалось частной жизни врача. Его брак находился на краю пропасти, и 3 августа 1962 года Энджельберг решил дать своей семейной жизни последний шанс и провести ближайшие двое суток со своей супругой Эстер. Поскольку он не хотел, чтобы его беспокоили в эти решающие дни, он выписал упаковку таблеток, чтобы не приходить к Мэрилин делать инъекцию жидкого нембутала. А также чтобы успокоить ее, если, к несчастью, бессонница снова начнет изводить Монро.
Первый шаг к трагедии был сделан совершенно случайно.
* * *
И второй шаг — тоже.
Пятницу, 3 августа, Мэрилин часть второй половины дня провела со своей подругой и сотрудницей Пэт Ньюкам. Пресс-атташе за несколько дней до этого заболела. Казалось, что насморк перерос в бронхит, и она решила лечь в больницу.
Эта новость огорчила Мэрилин, потому что больницы стояли первыми в списке тех мест, которые она ненавидела. Она даже сказала подруге, что туда попадают с простудой, а там подхватывают более тяжелые болезни. Актриса предложила лучший способ лечения: Пэт переедет к ней на несколько дней в дом 12305 на Файфс Хелена-Драйв, где сможет полечиться под лампой для загара.
Ньюкам весь месяц до этого провела в безумной борьбе за то, чтобы склонить расположение средств массовой информации в пользу Мэрилин, и было вполне справедливо, чтобы та посвятила несколько дней своей подруге. Зная доброту и сострадательность актрисы, она согласилась переехать к ней.
Увы, это было не единственным, с чем пресс-атташе согласилась в тот день. Увидев, что та из-за инфекции никак не могла заснуть, Мэрилин дала ей несколько таблеток нембутала. Из тех, которые выписал ей доктор Энджельберг за несколько часов до того.
Что было потом? Пэт Ньюкам, не взвесив важность своих показаний, сама обо всем рассказала[243].
Проглотив одну таблетку, Ньюкам задумалась. Прекрасно зная о состоянии Мэрилин и о лечении по отвыканию, проводившемся Гринсоном и Энджельбергом, она решила, что слишком рискованно оставлять в распоряжении актрисы почти полный тюбик снотворного. Тем более что именно нембутал был причиной ее медикаментозной зависимости. И, охваченная заботой о состоянии здоровья подруги, она спустила все желтые пилюли в унитаз.
Сама того не ведая, пресс-атташе разрушила уверенность, внушенную Монро доктором Энджельбергом.
И ничто уже не могло остановить трагедию.
102. БезумиеТревога переросла в одержимость.
Одержимость превратилась в кризис.
Через несколько часов солнце должно было зайти, и Мэрилин уже заранее начала опасаться самого худшего. Выписанных Энджельбергом таблеток не было, и актриса уверилась, что заснуть ей не удастся. Мысль о бессонной ночи сводила ее с ума.
* * *
Доктор Гринсон вынужден был срочно приехать.
Монро была сложным пациентом, курс ее лечения обещал стать продолжительным. Поэтому врач уединился с актрисой, чтобы выслушать ее, поговорить, успокоить.
Но все усилия «пробиться» к ней словно наталкивались на непроницаемую стену. И слова Гринсона словно отскакивали от нее.
