– Нарываешься? – спросил Вадим после очередного крутого виража.
– Не-а… – улыбнулся Рос озорновато.
В полутемном зальчике было прохладно, аппетитно пахло жареным мясом. Когда делали заказ, официант, молодой паренек в черных брючках и белоснежной рубашке, с таким подобострастием смотрел на Роса, что стало даже неловко.
К шашлыку Вадим с Володей взяли красного вина, Рос безалкогольного пива.
– Понимаешь, это будет не совсем обычный фильм, —заговорил Володя. – Все сделаем как надо. От тебя много и не потребуется. Только бег. Но это будет шедевр, можешь не сомневаться. Тебя забудут как футболиста, футбол выйдет из моды, а фильм останется.
– Футбол никогда не выйдет из моды, – улыбнулся Рос.
– Не хочется спорить, но у меня такой уверенности нет, – сказал Володя.
– А у меня есть, – с обидчивой ноткой возразил Рос.
– Рос прав, – поддержал Вадим, привычно вступая в полемику с Володей. – Футбол – это детство, а детство никогда не кончается. Футбол – это азарт, азарт тоже никогда не кончается.
– Кто помнит сейчас Бескова или Асатиани, – сказал Володя, обнаружив некоторые познания и в этой области, – или даже бесподобного Яшина? А других спортсменов? Прошлое все пожирает. Спорт – та же однодневка, как и газета. Нужно сотворить нечто эдакое, чтобы тебя потом помнили, стать легендой для нескольких поколений, тогда еще возможно. Но все равно ненадолго.
– Ну, это всё так, – сказал Вадим. – История под другие знаменитости заточена. Политики, вожди, тираны… И то, если наделают бед. Да ведь и мы живем в основном сегодняшним днем.
– Кино – это свидетельство, это письмо в вечность, особенно при сегодняшних технологиях, – сказал Володя. – Потомки будут расшифровывать именно то, что мы им покажем.
– Ну, видеозаписи матчей тоже остаются, – сказал Рос.
– И голов, – опять поддержал его Вадим. – У меня в архиве уже более двух сотен.
– Это другое, – сказал Володя. – Гол – это, конечно, прекрасно, не спорю. Но бег важнее, по бегу прочтут нечто более глубокое про нас. Ты можешь стать, так сказать, посланцем в будущее. – Он многозначительно поднял брови.
– Да я не против, – Рос усмехнулся. – Не знаю, как там насчет будущего, но кино – это хорошо. Я люблю кино, люблю хорошие вестерны.
– А матчи с собственным участием любишь смотреть? – Вопрос этот Вадим давно собирался ему задать.
Рос задумался.
– Даже не знаю. Если хорошо играл, то да, смотрю не без удовольствия, а так… Но чаще не очень. Есть ребята, на которых просто приятно смотреть, они будто не играют, а танцуют. У меня так не получается.
– И не надо, – сказал Володя.
Интересно, подумал Вадим, а ведь он прав. Не получалось у их героя так, чтобы как в танце. Чтобы любоваться. Вот как пас отдал или рывок, финт какой-нибудь сумасшедший, ну и, разумеется, красивый гол – этого у него не отнять, но все равно не танец, нет. И ведь, умница, сам это понимал. Похоже, и Володя о том же подумал. Собственно, потому, вероятно, и захотел его снимать: вовсе не танец ему нужен был, а эта самозабвенная устремленность к чему-то, что он узрел в беге Роса, да, именно устремленность, страсть, порыв… Сами по себе. Или еще что-то…
28
– Ну что, говорить пришел? – встречает Вадима Айдын. В зале, которую он ремонтирует, кажется, совсем ничего не изменилось, разве чуть-чуть, почти незаметно, а ведь прошло не меньше двух недель.
Вадим пожимает плечами:
– С чего ты взял?
– Говори, не стесняйся! Давно не виделись. Или хочешь, я тебе что-то вроде стихотворения прочитаю – ночью сегодня сочинил. Вот, слушай! – Айдын качнулся, прикрыв глаза:
– Познавший жизни холод к теплу стремится,
Познавший сумрак к свету устремлен,
отыскивая в пустяках его крупицы.
О знающий, забыть тебе дано.
И опуститься
на глубину, которой
в просторах вечности не ведает никто.
Дымки из труб деревни, в снегах зарывшейся.
Толпа, бегущая неведомо куда…
Уже давно свершилось все,
о чем мечталось в детстве,
а ты все тянешься к цветку,
хоть он хрустит усохшим лепестком
и опадает пылью…
– Молодец! – Вадим присаживается возле него.
– А еще хочешь? На английском…
– А ты что, знаешь английский?
– Ну… – неопределенно тянет Айдын. – Это ведь не так важно, знаешь, не знаешь.
– Ну да, совершенно необязательно… – хмыкает Вадим.
– Ладно, – Айдын складывает ладони перед грудью, несколько минут смотрит молча перед собой, словно забыв про него. Потом спрашивает: – Чаю хочешь?
Не дожидаясь ответа, наливает из заварочного чайника в стоящую на перевернутой картонной коробке разноцветную пиалу.
– Как думаешь, справедливость есть? – неожиданно спрашивает его Вадим.
Айдын задумывается.
– Хотелось бы надеяться.
– А если есть, тебе от этого будет хорошо?
– Знаешь, что сказал Будда одному из учеников, когда тот спросил его, есть ли в этом мире справедливость?
Айдын продолжал удивлять. Спецназ, стихи, теперь вот Будда…
– Будда подошел к нему и осторожно сдул пылинку с его плеча. «Что это значит, учитель?» – спросил озадаченный ученик. Тогда Будда взял палку и ударил его по тому же плечу. «Я понял, – морщась от боли, радостно воскликнул ученик, – справедливость есть!» Тогда Будда отвернулся, швырнул палку, и та, упав на песок, подняла тучу пыли. «Я понял, – еще радостней воскликнул ученик, – справедливости нет!» Тогда Будда закрыл лицо ладонями и заплакал. – Айдын покачал головой. – Старшина тоже иногда пользовался палкой.
– У тебя был классный старшина, – сказал Вадим.
– Я тебя люблю, – Айдын высоко приподнял густые темные брови. – Ты мой тоскующий брат. Ты зовешь меня, а я тебя не слышу. А может, это я зову тебя. Пей чай!
