«Черный человек!
Ты прескверный гость.
Эта слава давно
Про тебя разносится».
Я взбешен, разъярен,
И летит моя трость
Прямо к морде его,
В переносицу…
…Месяц умер,
Синеет в окошко рассвет.
Ах ты, ночь!
Что ты, ночь, наковеркала?
Я в цилиндре стою.
Никого со мной нет.
Я один…
И разбитое зеркало…
Ребята переглянулись: выходит, всё ж таки не всегда они будут глядеть на тех — как на свое отражение. Справедливость восторжествует: коль родился один мальчик, а не два — значит, один в конце концов и останется… То же самое с девочкой… Надо только подождать. А сколько ждать? Хоть бы не до старости!..
Но в этот день их ожидало еще одно потрясение. На обратном пути они сели в автобус, и в салоне из разговоров людей узнали, что в Буденновске боевики захватили больницу… Ребята чуть дара речи не лишились — друг на друга смотрят, рты пораскрывали, а слова не идут, как вроде у рыб, выброшенных на берег! Наконец включился звук, ребята заорали в два голоса, переполошив пассажиров:
— Не–ет!
— Не может быть!
Старушка какая‑то им ответила:
— Чего орете‑то! Сейчас всякое может быть — таковские времена настали!
Ваня со Стешей, ошеломленные, ехали дальше молча, когда сошли на нужной остановке, решили, что жаловаться на тех, кому они загодя дали знать про нападение на город, — пустой номер. Откажутся от всего, дескать, знать ничего не знаем, ведать не ведаем, никто нам про захват больницы не говорил — и кому поверят: ментам или им, считай что беспризорникам?
Шли, повесив головы, вспоминали про больницу…
— Конечно, мы‑то тоже виноваты, — подумав, сказал Ваня, — понадеялись на милицию, а надо было не так, надо было, как куклу‑то своровали, тут же твоему начальству доложить про захват, вот что!
— Да–а, — неопределенно протянула десантница.
Они знали, что завтра днем заложников не освободят, но, может быть, ночью или… послезавтра? Надо бы как‑то добраться до телевизора и посмотреть новости, но… это только в том случае, если те уйдут из дома.
Лешачонок уже поджидал ребят в жасминовых зарослях, может, полесовый думал: им, так же, как ему, нравится ночевать на воле, но, чтоб не обидеть гостеприимных хозяев, они приходят сюда тайком?.. Лешак с аппетитом наворачивал засохшую ветку, дал понюхать Полкану, но тот разочарованно отворотил морду.
— Ты смотри, Березай, потихоньку грызи дерево‑то, — сказала девочка. — Чтоб никто, кроме нас, не видел, а то всех угощать придется… — и подмигнула Ване.
Девочка стала просить лешачонка, дескать, Березаюшка, когда мы будем уходить из дому, так ты, де, вывешивай за окно свой красный плащ… Это, де, очень–очень важно… Дескать, даже если Ванька станет тебя просить не делать этого, ты его не слушай, а вывешивай флаг… И хозяев, де, не слушай, а как мы — трое — вон из дома, твой алый плащ должен висеть в окошке!
— Даже если я сама стану убирать плащ или говорить, что ни о чем тебя не просила, — продолжала Степанида Дымова, — ты на меня не гляди, а делай, что должен, ладно?
Лешак, конечно, не мог понять, зачем это нужно (да и никто бы на его месте не понял), но твердо обещал десантнице выполнять порученное. А Ваня, уразумев, в чем дело, попросил его следующей же ночью принести плащ сюда, и шепнул девочке, дескать, я к нему древко приделаю. (Другой‑то плащ лешака после передряг выгорел до розового цвета, истерся, и полеживал в котомке — тоже ведь память о том месте…)
Вот так знамя опять стало знаменем. Теперь ребята могли не торчать целыми днями перед домом, а, по мере надобности, хотя бы ненадолго, отлучаться.
О том, как был захвачен город, о трагедии в больнице, об освобождении заложников ребята узнавали из новостей: едва попав в дом, бросались к телевизору. Планы по освобождению капитана Егора Туртыгина пришлось отложить в долгий ящик — в Чечню сейчас нечего было и соваться… Но, впрочем, ящик оказался не таким уж долгим: спустя неделю, через каких‑то посредников, переговоры с Бароевым всё же начались…
Конечно, Ваня казался хозяину усадьбы странноватым: забывал, о чем говорил только что, по нескольку раз спрашивал об одном и том же; уходя из дому, тут же возвращался, — вместе со своей рыжей подругой, — отсылая по делу мальчика–олигофрена, как будто от него мог быть какой‑то толк… Но то, что ребята вернули им дочь, — да не просто вернули домой, а потихоньку возвращали к жизни, — стоило того, чтобы держать их в доме и помогать им. (Про будущего внука коммерсант старался не думать.) Не говоря уж о том, что, приобретя у них загадочный кинжал, Николай Соколов совершил очень и очень недурную сделку… Впрочем, он честно расплатился с ребятами: ведь, связываясь с чеченцами, он страшно рисковал, причем не только деньгами, — теперь это были деньги мальчика, — но и головой. Николай договорился с армейскими товарищами, которые обещались отвезти его на встречу с Бароевым, он должен был отдать чеченцу выкуп, — и если всё пойдет без обмана, — чеченцы должны были в указанное место привезти капитана.
И вот наступил долгожданный день: Николай Соколов накануне отправился на встречу с Бароевым, и сегодня должен был возвратиться. Ваня со Стешей страшно переживали, они никак не могли попасть в коттедж — потому что те весь день не выходили из дому. Вдруг есть какие‑то известия, ведь Соколов мог позвонить… Удалось ли ему выкупить капитана, всё ли идет как надо, — а вдруг чеченцы деньги‑то взяли, а дяде Коле вместе с капитаном головы–те отрезали… Всяко ведь может быть…
Деньги у ребят подошли к концу, и весь вчерашний день они, с помощью куколки Лели, как могли, зарабатывали. Отправились на другой конец города, подальше от этих мест, где о кукле–вещунье могли быть наслышаны, и заработали достаточно для своих планов.
И вот Ваня увидел, как из красных ворот выходит Анюта, небось за продуктами… Первыми ее словами были:
— А вы чего ж это капитана своего бросили?!
Запыхавшиеся ребята так и замерли! Стеша даже рот раскрыла и за сердце схватилась, и вырвалось у нее: — А разве он уже… — хорошо вовремя спохватилась и быстро нашлась:
— А ты чего его бросила?..
— Как «чего»? Я ж по делу…
— И мы по делу! — воскликнул Ваня.
— Мы тебе поможем! — сказала десантница.
— А чего мне помогать, я и сама справлюсь… — пожала плечами Анюта. — Да уж ладно, коль так, хоть не скучно будет…
Некоторое время шли молча, ведь даже ничего не спросишь — Анюта‑то думает, им всё известно… Хорошо, на их счастье, женщина любила поговорить… Дескать, вот ведь — страшной такой, на капитана‑то и не похож вовсе, оно, конечно, в плену‑то не сахар… И мы бы, небось, сами на себя перестали походить, когда б в яме на цепи год просидели; хозяин говорит, это уж постригли его, побрили, а то, дескать, бородища была — во! Хорошо хоть бороде‑то было на чем расти… да добрые люди помогли с выкупом, а то бы… поминай как звали! Дескать, она, конечно, недолго видела его и не говорила с ним совсем — провели капитана к вам в башню, а он‑то вам чего‑нибудь рассказывал али нет?
