Фурман стал все чаще уходить за территорию часами сидел там, глядя на пустое шоссе. Несколько раз особо тягостными для него тихими вечерами он, покружившись вокруг маленького домика, в котором размещалась канцелярия начальника лагеря с прямым московским телефоном, набирался отчаянной наглости и через раскрытое низкое окошко слезно просил у кого-нибудь из взрослых разрешения позвонить домой. Разговаривать с родными в присутствии чужих людей было неудобно и стыдно, но он только и держался благодаря их далеким, ничего не понимающим голосам…
В тот день их отряд дежурил по лагерю. Фурману пришлось приложить большие усилия, для того чтобы его направили на пост у главных ворот. Оказавшись в сторожевой будке, он почти сразу с удовлетворением отметил, что отсюда шоссе видно намного хуже, чем из его «незаконного» убежища, которое находилось всего лишь в нескольких десятках метров левее. Для любителей погулять за территорией лагеря дежурные представляли серьезную опасность: рассказывали несколько случаев, когда кого-то из старших отрядов выслеживали и ловили «на месте преступления». Наказание было крайне суровым – вплоть до исключения. Хотя с другой-то стороны, разве не об отправке домой только и мечтали такие как Фурман?..
Прежде Фурману не случалось как следует рассмотреть все эти свои укромные местечки снаружи, как бы «глазами врага», и теперь он с особым тайным интересом пытался опознать их. Косясь в ту сторону, он в какой-то момент испытал странное «раздвоение личности»: ему вдруг показалось, что там, в густой листве, он увидел своего скрывающегося двойника…
А вообще-то «сидеть на воротах» оказалось ужасно скучно и тяжело. Здесь почти ничего не происходило и никого не было видно. Зато на небе в этот день, как назло, впервые после долгого перерыва появилось настоящее солнце, которое уже к полудню так раскочегарилось, что в маленькой будке с железной крышей можно было просто испечься.
В послеобеденные часы лагерь словно вымер. Даже многочисленные нервные проверяющие куда-то запропастились. Заснуть на посту не давали только толстые сумасшедшие мухи, то и дело на бреющем полете залетавшие в раскаленную будку… Потом вдруг разразилась гроза с сильнейшим десятиминутным ливнем – и опять, как ни в чем не бывало, засияло солнце. Только парить стало сильнее.
Наконец горнист сыграл «подъем», и можно было сходить на полдник. Выпив в полупустой столовой стакан теплого кефира и съев сладкую булочку, Фурман на обратном пути забежал в свой корпус, сложил в целлофановый пакетик несколько вафель и уже потекших от жары карамелек и самой короткой дорогой направился к воротам. В старых соснах он вдруг столкнулся с одним полузнакомым неприятным парнем из старшего отряда, который и раньше ни с того ни с сего начинал привязываться к нему. Неизвестно, что ему надо было на этот раз, но понятно, что ничего хорошего ждать не следовало. Кроме того, Фурман сейчас действительно спешил, а в руке у него болтался прозрачный кулек со сладостями, поэтому на приказ подойти он только наддал ходу, на всякий случай миролюбиво крикнув, что опаздывает на дежурство. Однако парень, матерно выругавшись, неожиданно погнался за ним.
Фурман помчался, петляя среди стволов и испуганно прикидывая, что делать дальше: дорога к воротам была тупиком, а в корпусе сейчас – ни ребят, ни вожатых. Благодаря его увертливости минимальная дистанция между ним и преследователем некоторое время сохранялась, но сколько можно было тут кружиться на одном месте?.. После очередного крутого виража парень с разгону харкнул во вновь ускользнувшего Фурмана, попал и с торжествующим видом остановился. Устал, наверное.
Сопровождаемый страшными прощальными угрозами и ругательствами, Фурман побежал дальше, но не прямо к воротам, а как бы в сторону футбольного поля – в случае чего там еще можно было спастись, использовав для прикрытия спортивные снаряды. Несколько раз он перепрятывался и выжидал с недоверчиво колотящимся сердцем и, лишь окончательно убедившись, что погони нет, вышел из кустов и осмотрел себя. Потом сорвал несколько листочков и тщательно, со спокойным отвращением вытерся.
Когда он поднял глаза, всё вокруг показалось ему невыносимо чужим: растения на плотной земле, асфальтовая дорожка, играющие сквозь листву солнечные лучи… Тоска навалилась такая, что он сам испугался. Хотел заплакать – и уже не смог. Закаменел.
Время шло. Озабоченно бормотали птицы, шелестели деревья…
Внутри камня он холодно говорил себе, что ведь ничего не случилось. Надо очнуться и идти. Нехорошо, напарник там сидит один… Это заставило его стронуться с места, но ноги на ходу подергивались, как у пьяного. Даже смешно.
Вдруг ему стало ясно, что здесь для него все кончилось. Ничто его больше не удерживает.
Медленно идя к воротам и чувствуя опасно нарастающее волнение, он стал сам себе приводить всякие разумные аргументы в пользу сдержанности, но все они отступали перед одним простым фактом: быть здесь – для него тяжелое наказание. Разве он так виноват?..
До сих пор он честно терпел. Но сколько можно? В конце концов, он ведь приехал сюда отдыхать. Хорошенький отдых! Пусть сами так «отдыхают»! Что «они» еще могут от него потребовать? Чтобы он говорил «спасибо», когда в него плюют? Нет уж, хватит!
Чем больше Фурман возмущался, тем сильнее у него в груди прыгал и кувыркался какой-то отчаянный, небывалый смех надо всем – Фурману казалось, что он сейчас полетит.
Вызвав из будки уже совершенно прибалдевшего от жары напарника, Фурман отдал ему ненужный теперь липкий пакетик со сладостями и – спокойно, деловито произнес эти слова: что он уезжает в Москву. Старый приятель-штабист смотрел на него так ошалело, что Фурману со стороны даже стало себя жалко. Но – поздно, поздно… Он отдал последние инструкции: когда, кому и что следует сообщить о его исчезновении – и пообещал из дома сразу позвонить в лагерь. «А у тебя деньги-то есть на дорогу?» – покривившись, спросил приятель. Фурман с неуверенной бесшабашностью кивнул: все, мол, под контролем!.. Но действительно, о деньгах-то он и не подумал. Впрочем, думать было бесполезно – взять их все равно было неоткуда.
Фурман весело ощущал, что в глазах своего теперь уже, считай, бывшего товарища выглядит каким-то героем, который от лица всех обиженных детей бросил вызов вечной несправедливости взрослых: решил пожертвовать собой, совершив невероятный, недоступный обычным людям поступок!.. К сожалению, сам Фурман знал, что все не совсем так: просто ему очень уж захотелось домой, к маме и папе, – прочь от этих харкающихся драчливых скотов… Немного подумав, друг неожиданно высказал предположение, что если Фурман часов до восьми не сообщит, что он доехал, его начнут разыскивать. Это ж милиция – позвонят в Москву, нагрянут ночью в квартиру… Фурман легко представил себе все это и еще то, как за ним в темноте гонятся с собаками, и сразу погрустнел.
– Может, еще передумаешь?.. – мягко попросил приятель. – Я никому не скажу. Честное слово!
– Не передумаю… – Фурман вздохнул. – Все, ладно! Как говорится, отступать некуда – позади… нет, впереди Москва! Ну-ка, повтори еще раз, что ты будешь говорить?..
