Хартманн проделал то же самое. Только сидя. И наконец изрек:
— Да!
И Спецкельнер, в своих белых нитяных перчатках, стал разливать это вино по бокалам, стоящим на нашем столе.
Фридрих фон Тифенбах весело посмотрел на меня и МЫСЛЕННО произнес:
— Я не помню случая, чтобы Гельмут хоть когда-нибудь сказал: «Нет!» И потребовал бы другое вино. Несмотря на все его состояние — дома, явные и тайные банковские счета здесь, в Швейцарии, в Люксембурге, несмотря на удачливые миллионные махинации с налогами, — он раб! Он по сей день боится метрдотелей и кельнеров дорогих ресторанов, и независимо от своей врожденной хамской жестокости — тоже, кстати, признак раба, — он заискивающе разговаривает с шоферами такси, подделываясь под их, как он считает, «простонародный» сленг. А это уже неистребимая рабская психология. Какое счастье, что у Моники нет от него детей! Я был бы вынужден любить своих внуков, зачатых пошлым, наглым и трусливым рабом, и с ужасом ждать, когда в них проявится отцовская наследственность...
Он погладил меня по загривку и спросил, будто извинился:
— Не очень сложно для тебя?
— Нет, — ответил я ему. — Когда-то мы с Шурой о чем-то подобном уже говорили. Конечно, без «банковских счетов» и «миллионных налогов», на совершенно других заморочках, но суть была та же. А в России у нас этих примеров — на каждом шагу!..
— Я бы хотел познакомиться с твоим Шурой...
Тут у меня даже сердце ёкнуло! Но Фридрих, слава Господу, ничего не заметил и сказал:
— Ладно... Отправляйся к Дженни. Она — единственное пристойное существо в той семье. — Он рассмеялся и спросил: — Кстати, Кыся, а возможен роман, предположим, между Котом и Собачкой?
— Возможен, — коротко ответил я и спрыгнул под стол.
Уж больно мне не терпелось услышать рассказ Дженни. Однако как только я оказался под столом, отдохнувшая и нажравшаяся моего фарша Дженни тут же стала быстро дышать и валиться на спину. Кто ее научил этим Человеческим глупостям?..
Но я легонько прихватил ее зубами за шкирку, поставил на ноги, встряхнул пару раз как следует и сказал, что ни о каком сексе речи быть не может, пока я не услышу то, от чего у меня должна «шерсть встать дыбом», как она мне сама обещала!..
* * *
От первой половины ее рассказа — не встала у меня шерсть дыбом.
То ли я уже интуитивно был подготовлен к чему-то подобному, то ли за последнее время попривык к Человеческим подлостям. Как выражается Шура Плоткин — «адаптировался». Начиная еще с того момента, когда в Петербурге эти сволочи Пилипенко и Васька впервые отловили меня сеткой, чтобы продать на смерть в Институт физиологии... И до последнего, жуткого, кровавого ночного боя на мюнхенском автобане!
Нет! Тут я не прав...
Последней Человеческой подлостью в МОЕЙ жизни было требование каких-то русских властей не оперировать моего Водилу в Германии, а срочно отправить его подыхать в Петербург. Дескать, денег у них нет платить немцам за операцию Водилы. А сгонять специальный самолет из Петербурга в Мюнхен и обратно — на это у них, у подонков, деньги нашлись! Только бы мой Водила не успел рта раскрыть.
История же, рассказанная моей подругой Дженни под столом одного из самых дорогих ресторанов мира — «Тантриса», поражала своей банальностью, как сказал бы умный Шура Плоткин. Правда, от этого она не становилась менее подлой и опасной. Тем более что почти все участники этого сюжетца или сидели за столом, под которым Дженни все это мне рассказывала, или находились неподалеку.
Я не оговорился, сказав «почти все участники». Одного из персонажей назревающих событий не было ни здесь, ни поблизости.
По всей вероятности, как предположила Дженни, этот «персонаж» или валяется сейчас у себя на кушетке в своей однокомнатной квартирке в Бергам-Лайме — есть такой хреновенький райончик Мюнхена. Мы туда зачем-то ездили с Хельгой Шрёдер. Он напоминает район старой Выборгской стороны в Петербурге — от «Крестов» до затруханного довоенного мрачного кинотеатра «Гигант».
Или же скорее всего этот «персонаж» сейчас находится в Зальцбурге, в Австрии. Это всего сто двадцать километров от Мюнхена, и там у этого «персонажа» есть постоянный хахаль — молоденький торговец овощами и фруктами на Ратушной площади.
Так вот, этот «персонаж» — Амалия Мозер, двадцатидвухлетняя дочь нашего шофера Франца Мозера, еще год тому назад заодно на всякий случай спуталась с мужем Моники фон Тифенбах-Хартманн — Гельмутом Хартманном и, как она теперь утверждает, от него забеременела. Врет, мерзавка, без зазрения совести!..
И вот тут Дженни поклялась чем угодно, что если Амалия и беременна, то не иначе как от того юного австрийского овощника, а не от Гельмута! Но зальцбургские мама и папа фруктового хахаля даже слышать не хотят об этой мюнхенской шлюхе. Поэтому в смысле австрийского замужества Амалии ни хрена не светит.
Вот она и наплела Гельмуту, что беременна от него! Но это, дескать, все — фуфло и панама... От Гельмута даже травка не вырастет! Если бы он был способен к деторождению, то у Фридриха фон Тифенбаха были бы уже десятилетние внуки. И Дженни это очень хорошо знает, потому что вместе с Моникой была уже сто раз у всяких «фрауенартцев» — женских докторов и гинекологов, и те в один голос утверждают, что у нее — Моники фон Тифенбах-Хартманн — все в абсолютном порядке. А дело в ее муже, в этом слабаке — Гельмуте. А тот сам идти к врачу не хочет и орет на бедную Монику, что во всем виновата она! Особенно он стал на нее наезжать после того, как эта сикуха Амалия, дочка Франца Мозера, сказала, что она от него забеременела...
От всех этих семейных сплетен у меня голова пошла кругом! Я уже почти ни черта не понимал — кто может забеременеть, кто — нет, а от кого трава не растет, и поэтому не выдержал и рявкнул на Дженни:
— Не отвлекайся, дуреха! Не замусоривай рассказ никчемными дурацкими подробностями. Ближе к цели!..
— Это не дурацкие подробности, а необходимые детали сюжета! — огрызнулась на меня Дженни с видом оскорбленного критикой автора. — Заткнись и слушай!!!
Причем, надо отметить, огрызнулась так, что я даже почувствовал к ней уважение как к бескомпромиссному бойцу.
— Все, все!.. — Я тут же сдал позиции. — Слушаю в оба уха!
А еще через минуту рассказа Дженни у меня действительно оба уха вытянулись, как у осла, а рот сам по себе раскрылся от удивления по самое некуда!.. Но это было удивление, смешанное с уважением к самому себе. Не подвела меня моя Котово-Кошачья интуиция, не обмануло меня мое НЕОБЪЯСНИМОЕ ПРЕДВИДЕНИЕ, когда мне почудилось, что Франц Мозер жаждет смерти Фридриха фон Тифенбаха!
Оказывается, Мозер пригрозил Хартманну, что раздует такой скандал, что Гельмут вообще лишится всего — домов в Швейцарии и Италии, ибо один по сей день официально принадлежит фон Тифенбаху, а второй в качестве свадебного подарка был преподнесен Фридрихом своей дочери Монике.
