Джонатан Нотт рассмеялся – испустил этакий утробный взрыв, исполненный непрошибаемой самоуверенности.
– Ну-с, – сказал я. Пот, выступивший у меня на спине, уже начал скатываться в ложбинку между ягодиц. – Надеюсь, вам понравилось гостить у нас, в Фельсенгрюнде. Милорд, вы соблаговолите присоединиться ко мне во дворе банкетного зала? Я предлагаю устроить зверинец…
– Он здесь не гостит, – сказал герцог.
Джонатан Нотт уселся в герцогское кресло для чтения без оглядки на оного кресла владельца.
– Надеюсь, герр Грилли, вы оцените мои чертежи новых покоев.
– Ваши чертежи?
– Герр Нотт, помимо алхимии, познал и архитектуру.
– И мастерство предсказателя, коли придет вдохновение, – улыбнулся англичанин. – Мастер ждет вас на площадке, чтобы все показать. В… гончарной комнате, кажется?
– В скульптурном зале.
– Не важно, теперь это уже Риттерштубе. Идите поскорее, и вы, может, его застанете. Он предупрежден о вашем приезде, так что не станет задавать лишних вопросов.
Герцог разглядывал форзац лежащей на столе книги. Он, наверное, чувствовал мой обвиняющий взгляд, поскольку на его бледных щеках проступили розоватые пятна.
– Я устал, – сказал я. – Путешествие было длинным. – Я поклонился и почти выбежал из кабинета, содрав кожу на руке, когда в спешке запирал за собой дверь. У меня в голове не укладывалось, как такое могло случиться. Всего за каких-то три месяца! Меня вырвало в канаву у южной стены часовни. Когда мимо уныло прошествовал обергофмейстер, я притворился, что ищу в траве какую-то мелочь. А потом я побрел, удрученный, в мастерскую Адольфа Бреннера.
– Рассказывай все, – сказал я. – Мне нужно знать, с чем я столкнулся.
– Тогда сядь и выпей вина, – предложил Бреннер. – Потому что тебе не понравится, что я сейчас расскажу.
Нежданно-негаданно – верхом на лошади и с двумя ослами, везшими поклажу, – Джонатан Нотт въехал в Фельсенгрюнде через две с небольшим недели после моего отъезда. Он представился нашему благородному господину, герцогу, и показал рекомендательные письма от Бедржиха Збинека.
Адольф Бреннер видел, как он кланялся и снимал шапочку.
– Он родился на свет – по его словам – в двадцать восьмой день апреля 1583 года. Он так точно назвал дату, потому что убежден в ее астрологической значимости. – Рожденный под знаком Водяного Треугольника, предвещавшего эру процветания для Англии и германских государств, Нотт был провозвестником славных перемен. С раннего возраста он знал о своих сверхъестественных способностях; в их число входил, в частности, дар общаться с благожелательными духами. Ангелы в ярких одеждах делились с ним своими секретами. Ему твердо пообещали, что когда-нибудь ему раскроют тайну Адамова языка, Первого и Изначального наречия, которое несло на себе печать первичного Слова творения. В свете такой небывалой мудрости он со временем разрешит все алхимические загадки, и земной человек превратится в Небесного Философа.
Словно в подтверждение своих притязаний Джонатан Нотт познакомил моего патрона с некоторыми оккультными книгами. В том числе с «Secretum Secretorum», приписываемой Аристотелю книгой, посвященной природе бессмертия, «Liber Experimentorum» Рамона Луллия, «Thesaurus Hierogliphicorum» – на потрепанных страницах которого я пишу сейчас свою исповедь, и «Magia Naturalis» Джованни Порта, которую Нотт считал наиболее ценным из руководств, как избегать соблазнов Ненатуральной Магии. Милый читатель, возможно, ты уже знаком с метафизическими утверждениями алхимиков? Как человек совершенно несведущий в этих делах я мог только слушать с открытым ртом (как сам герцог внимал мудреным речам Нотта) рассказы моего друга об этой поразительной профессии.
– Если он обещает обогатить своего покровителя, – возразил я, – то почему же он сам до сих пор побирается и погоняет ослов?
– А! – Бреннер улыбнулся. – Здесь наш молодой актер сыграл на герцогском сострадании. Европейские властители, при всей их просвещенности, бывают жестокими хозяевами. Разве не было случаев, когда искателей философского камня бросали в темницы, где тюремщики подвергали их тяжким мучениям в надежде, что те выдадут свои секреты под пытками? Ведь рубиновый эликсир вполне можно разбавить и более привычной жидкостью из вен самого алхимика. Или, к примеру, вытянуть дюйм за дюймом философский камень из его внутренностей, наматывая их на барабан. «Да, такое случается повсеместно!» – воскликнул наш англичанин, вытирая со лба пот праведного негодования. Но жестоким тиранам не дано получать золото, потому что они сами являются моральным шлаком. Для того чтобы в алхимическом тигле произошло превращение, необходима настойка истинной благодетели.
– Так он признается, что кочевал из дворца во дворец? – усмехнулся я.
– Но не по тем причинам, на которые ты намекаешь. Не потому, что обманывал своих хозяев и был пойман за руку. Даже и не надейся, Томмазо. У нас не получится доказать злой умысел с его стороны. Англичанин слишком силен.
Как волхв, идущий за Вифлеемской звездой, Джонатан Нотт принес дары. Из желтого шелкового кошеля он извлек зазубренный наконечник стрелы, который при ближайшем рассмотрении оказался акульим зубом. Из кармана своего стеганого камзола он достал высушенные панцири тропических жуков, у которых удалили черные шипы и отполировали надкрылья до металлического блеска. «Взгляните и прикоснитесь к обезьяньей лапе, но остерегитесь призывать ее магическую силу. (Адольф Бреннер гримасничал, подражая странному, акценту Нотта.) Эта лапа выполняет желания, но так, как и е представляет себе пожелавший. Случается, что мертвые ют из могил, разбрасывая червей; или вожделенные деньги появляются по причине смерти любимых родителей. Я не замаран черной магией, ваша светлость, я сумел воспротивиться ее соблазнам. Но я предлагаю вам эту лапу и добрый совет: имейте рядом кого-нибудь, кто в состоянии обуздать ее силу».
– Какая чушь.
– Нотт вложил лапу в ладонь герцогу, чтобы тот мог ее рассмотреть.
– Тот испугался?
– Он захихикал, словно ему было щекотно, и сказал, что «на заслуживает того, чтобы ее поместили в Аркану.
Я с досадой подумал об удачливости англичанина. Он застал моего патрона в весеннем расцвете хорошего настроения. Если бы Джонатан Нотт появился в другое время, в суровую зиму герцогской меланхолии, его бы немедленно выставили из замка за преподнесение такого зловещего дара.
За сим последовали черные дни: меня терзали вопросы относительно моего противника. Кто он, этот англичанин, с его пронзительными глазами и экзотическими безделушками, сумевший поразить воображение герцога? Я боялся его, как Теодор Альтманн боялся, должно быть, другого иностранца – настолько же низкорослого и отвратительного, насколько сам Нотт был высок и красив, – который незваным гостем появился в Фельсенгрюнде и угрожал захватить его место. Я пытался представить себе Джонатана Нотта в менее удачные времена, когда он кочевал по Богемии или Польше, продавая кислые микстуры: шарлатан, засыпавший мусорной латынью доверчивых крестьян. Когда я вернулся к своему околдованному патрону в безумной надежде его вразумить, то попытался различить скрытое отчаяние за самоуверенностью англичанина. Я нисколько не сомневался, это был второй Джеронимо Скотта, достойный последователь грязного мошенника, который набросился на меня на старой городской площади и Праге. Может быть, он угрожал моему покровителю? Ведь в ущелье у перевала Богоматери нашли тело человека, которому пустили кровь и сбросили на скалы. Чернила в письмах у него в сумке смыло водой, так что установить его происхождение было невозможно. Я сразу решил, что умерший был посланником какого-нибудь оскорбленного вельможи. Как и усталый всадник, который гнался за моим моравским вором (и которого я сознательно направил по ложному следу), этот преследователь потерпел неудачу – погиб от руки того самого человека, который теперь стоял, улыбаясь, перед герцогом. Я не рискнул озвучить свои подозрения при злодее, но надеялся, что детальные обсуждения и предположения по поводу найденного трупа встревожат Нота, и тот как-то выдаст себя. Намеки вообще стали моим основным оружием.
