— Значит, теперь вы все объясните? — поинтересовался я. — Я заслужил право знать?
Он засмеялся, пододвинул себе стул, состроил рожу, коснувшись жесткого сиденья, и тем не менее уселся.
— Нет, мистер Райми, вы — это что-то особенное. Вечно допытываетесь, вечно вам неймется. Превосходная черта — именно она меня в вас и привлекла, — но у нее есть свой порог терпимости, а свой порог вы уже превысили. Я начинаю терять к вам интерес, мистер Райми. Вы зарываетесь — и это вовсе не так смешно, как вам кажется. — Он нажал кнопку селектора. — Мисс Фаулер? Пропустите, пожалуйста, охрану.
— Вы меня убьете? — остолбенел я. Меня начало мутить.
— Естественно, — отозвался Кардинал и жестом приказал вошедшим охранникам выстроиться у стены, в соответствии с повсеместно распространенной традицией расстрелов. — Досье «Айуамарка» никогда не лжет. Я планировал вас убить: в этом вы были правы. Не сегодня, но вскоре. Теперь же, в свете последних событий, я полагаю, что час пробил. Нет смысла тянуть.
— Я думал, что вы мне симпатизируете, — запротестовал я.
— Да вы мне и сейчас симпатичны, мистер Райми. Но незаменимых людей не бывает, симпатичны мне они или нет…
— Хотя бы откройте мне, кто я такой! — взмолился я. — Я хочу знать только одно — кто я такой и что случилось. Это ваш долг передо мной. Скажите, кто я, а на остальное мне плевать.
— Мистер Райми, мне безразлично, на что вы там плюете. Я вам ничего не должен. Вы были нолем без палочки, задрипанной букашкой, которая мне понравилась. Я дал вам шанс выйти в люди. Я не шутил — все это могло бы стать вашим. Мне нужен преемник, я хочу его найти, и вы могли бы получить это место. Но вы облажались. Вы не оправдали доверия. У вашей неудачи два следствия: во-первых, вы умрете; во-вторых, мне опять придется искать наследника. Мистер Райми, вы и представить себе не можете, сколько неудобств мне доставили.
Вы готовы открыть огонь, джентльмены? — спросил он охранников.
— Значит, обрекаешь меня на смерть в неведении? — сплюнул я ему на ботинки. — Ты дерьмо, Дорак.
— Мы все умираем в неведении, — заявил он, вновь отсрочив мою гибель. Я чувствовал, как струится по моему телу пот, как мокро у меня под мышками. Вот если бы его разговорить — сделать так, чтобы он болтал не закрывая рта, — мне, возможно, все-таки удастся напасть на слова, которые меня спасут. Я знал, что такие слова есть — иначе он давно бы меня прикончил. А так он ждал, протягивая мне невидимую соломинку. Возможно, это происходит бессознательно — он и сам не замечает своих попыток меня спасти. Но в глубине души он не хочет убивать меня. Пусть я его предал, пусть мы дрались — что-то его удерживает. Он надеется, что я вывернусь своими силами. Но как?
— Человек пребывает в невежестве с момента своего появления на свет до момента ухода в мир иной, — провозгласил он. Я внимательно слушал, выискивая зацепки. — У меня есть ответы для вас, но их меньше, чем вам кажется. В первую же нашу встречу я сказал вам, что невежество — ключ к моему успеху. Помните? — Я кивнул. — Что ж, я говорил серьезно. Я не смогу утолить ваше любопытство, даже если выболтаю все, что знаю. Вы все равно решите, что я что-то утаиваю. Не сможете поверить в мою правдивость.
— А давайте попробуем.
Он помолчал, а затем заявил:
— Нет. Не хочется мне пробовать. Что-то я не в настроении. — Он цокнул языком. — Вы специально тянете резину, мистер Райми. Зачем? Или вы еще мало намучились? Пожалуйста перестаньте болтать и позвольте этим добрым солдатам выполнить их обязанности. И тогда наступит конец невежеству и исканиям. Хотите верьте, хотите нет — но мне прискорбно видеть вас в таком состоянии. Как-то, знаете ли, неприятно лицезреть отчаяние в глазах, где раньше буйно цвела самоуверенность. Больно уж жалкое зрелище.
«Боль», «отчаяние», «горе». Он сказал, что я ему симпатичен. Однако незаменимых людей не бывает — так почему же он мешкает? Может быть, дело не только в его симпатии ко мне? Может быть… к кому еще он хорошо относится?!
— Ладно. — С этими словами я выпрямился, морщась от боли и все-таки улыбаясь, поскольку теперь я действительно нащупал выход, ухватился за соломинку. — Раз уж вы не собираетесь отвечать на мои вопросы, у меня есть еще одна просьба. Точнее, требование.
— Требование? — Одна из его разбитых в драке бровей поползла вверх. — Ну-ну, — усмехнулся он, — хорошо, давайте предоставим мертвецу последнее слово.
— Отпустите меня, — заявил я.
Кардинал расхохотался. Более того, и это не преувеличение, он по-настоящему запрыгал от злорадства. Бесшабашно встряхнув головой, он утер соленые слезы радости, опасаясь, что от них раззудятся ссадины на лице.
— Нет, вы неописуемы, — вздохнул он. — Мне следовало бы взять вас придворным шутом, мистер Райми. Жонглировать умеете?
— Нет.
— Тогда не обессудьте. Для моего шута это искусство обязательно. Отпустить вас, мистер Райми? Это с какой же стати?
— Вы не можете меня убить, — сказал я.
Он перестал смеяться и уставился на меня, глубокомысленно наморщив лоб.
— Почему вы так говорите? — подозрительным тоном спросил он.
— Из-за Кончиты.
И тут он опешил. Такого он от меня не ожидал. Не эту соломинку он мне протягивал. Но она оказалась крепкой.
— Кроме нее, вы больше никого на свете не любите, — продолжал я, — если это ваше чувство можно назвать любовью. На днях вы навестили ее. Зачем? Чтобы предупредить насчет меня и уберечь от лишних разочарований? Не думаю. — Вы должны были понимать, что правда обо мне станет для нее слишком тяжелым ударом; вы не могли не догадываться, в какую темную бездну ее толкаете.
Вы пришли к ней наудачу — посмотреть, не примет ли она вас с распростертыми объятиями, словно в прежние времена? Вы слышали, что она пошла на поправку, что благодаря мне она вернулась к людям, что ее разбитое сердце излечилось. Вы хотели увидеть, есть ли в этом исцеленном сердце место для вас — место любовника, мужа или друга. Вы хотели вернуться в ее жизнь. А обнаружив, что это невозможно — заглянув в ее глаза и увидев только страх и отвращение, — вы рассказали о досье, чтобы сделать ей больно. Вы не хотели этого делать — но все-таки сделали. Иначе вы поступить не могли — что возьмешь с чудовища!
Его лицо посерело. Он указал в мою сторону рукой, рукой с кривым мизинцем.
— Чересчур, — прохрипел он. — Даже мертвецы должны знать приличия.
— Какие приличия, когда речь идет о правде? — возмутился я. — Дорак, она вам дорога. Кроме нее, вам ничего на свете не важно. Готов спорить: когда вы осознали, что натворили и наговорили, у вас внутри все оборвалось. Готов спорить: вы сидели здесь и думали о том, что она умрет или совсем сильно заболеет, что вы навеки погубили свою единственную любовь.
Так вот — вышло по-другому. Сегодня я говорил с ней до того, как поехать сюда, и она сказала мне, что покидает этот город. Она отправится странствовать по миру — брать от жизни все, пока еще не поздно. Она приложит все усилия, чтобы стать счастливой. Она полна надежд — впервые за много лет жаждет жить.
