– Может, начнем с тебя?
– Думаешь, это я слабый? – Он снова ухмыльнулся, будто рассчитывал меня крепко удивить.
– Что больной – точно. Психушку давно не навещал?
Вот теперь я действительно бил по больному: в юные годы Игорек попадал туда не однажды. До истоков я не докопался, но подозревал, что причина в маменьке, слишком возлюбившей единственное чадо. Обычно на такие напоминания психи реагируют бурно, но этот и бровью не повел.
– А что, – заметил он радостно, – там собраны недурные болванки. Вон и Алмазин не брезгует!
– Еще бы. Куда ж дерьму стекать, как не в клоаку?
Калида энергично замотал головой, даже ладонью похлопал по локотнику: «Ты не прав, Вася!» Он не научился еще говорить как Аскольд, веско и без суеты, и не пропитался могуществом, точно силой. Хотя звонил складно. Ученый же человек – из универа выперли.
– Не путай божий дар с… тем самым, – призвал он. – Помянутые мной болванки не отходы, просто – иная порода. Так уж ребята устроены, и что? Надо же быть терпимей!
– К людоедам, что ль, к серийщикам? Не эти «болванки» ты разумеешь?
– Как поется в известном шлягере: «темные силы нас… нас! – подчеркнул Калида, – злобно гнетут». То есть приходят-то они изнутри, и с этим ничего не поделать. Думаешь, у «нашистов» в штурмовиках кто? Такие же любители убивать, хотя прикрылись пышными словесами. Уж про карателей не говорю.
– То есть хищников ты собираешься набирать из маньяков?
– А что маньяки? – вскинул он бровки. – Ну что? Из-за чего такой шум, я не пойму! Самый удачливый из этих бедолаг за годы самоотверженных стараний, каждодневно рискуя жизнью, ухайдокает с полсотни бродяжек, шлюх либо дурищ, напрочь лишенных самосохранения, – и все стоят на ушах. А какой-нибудь безмозглый фанатик взрывает квартал, разом отправляя на небеса тысячи, без разбора полов, возрастов, достоинств, и он уже борец за идею, народный мститель. И ведь сколько энергии уходит в пар! Где справедливость? Да если маньяков должным образом организовать, они станут полезнейшими членами общества, этакими селекционерами. Поискать же таких умельцев! Если угодно, это защитный механизм человечества, направленный против перенаселения и деградации. Но до сих пор им лишь не хватало хозяина.
– И ты решил заполнить вакансию, – предположил я. – Хотя погоди… Ты ж имел в виду жизненную энергию, да? Как раз ту, какой питаются маньяки. Ведь все они «рабы лампы», то есть Голода.
– Вот-вот, и стоит получить над «лампой» контроль, – подхватил толстячок, одобрительно кивая, – как весь урожай, который они собирают по губернии, станет стекаться сюда. – Калида ткнул пальцем вниз, едва не угодив в причинное место. – Конечно, за вычетом расходов на собственную подпитку.
– Осталось завладеть «лампой». И как обстряпаешь это?
– А догадайся! – хитренько улыбаясь, предложил он. – Условия задачки тебе известны.
Но я-то видел, как невтерпеж Калиде поделиться знанием. Следовало только дать ему хороший разгон.
– Судя по способности серийщиков аккумулировать чужую энергию, – начал я, – они подключаются к жертвам некими каналами. Вдобавок многие из этих психов «слышат голоса»… то есть контактируют еще с кем-то. Похоже на зачатки телепатии.
– Их беда, что они не могут сохранить свою жизнесилу, – не выдержав, вступил Калида, – а потому вынуждены забирать у других. Серийных убийц величают энерговампирами, но скорее они проводники. Потому что кто-то, куда более могущественный, откачивает у них энергию, впечатления – отсюда и Голод. И сколь ни вылавливай серийщиков, их не станет меньше, потому что загвоздка-то не в них, а во Всадниках.
– Выходит, и тут надо искать заказчиков? Как говаривал Геббельс: вы, мол, убивайте там, не сомневайтесь, а все угрызения беру на себя.
– Наш человек, – одобрил толстячок. – С размахом действовал.
– Такой же урод, как прочая ваша шатия, – подтвердил я. – От Адика до Йоси – сборище неполноценных. Небось и методы их тебе нравятся?
Калида пожал женственными плечами:
– Почти всем требуется плетка.
– Эдак распугаешь вокруг всех.
– «Распугаешь» – ха! Да их за уши от меня не оттащишь. Настоящие звери жить не могут без плети.
– Тут ты, наверно, прав. Я было подумал: речь о людях… И чем приманиваешь предаторов?
Толстячок вдруг визгливо гоготнул, захлебнувшись от ликования.
– Может, я посланник Бога на Земле? – спросил он игриво.
Глянув на него с брезгливостью, я возразил:
– А я никого на Землю не посылал.
Вообще это старая песнь Калиды, исполняемая уж не первый год.
– Впрочем, суть в ином, – добавил он. – Наконец Бог вернулся на Землю.
– Снизошел, что ль?
– Скорее восходит, – поправил Калида с лукавой ухмылкой, будто находил радость в разбрасывании намеков.
– Помнится, лет двенадцать назад ты уже предрекал пришествие.
– Я ошибся лишь в сроке, – с жаром возразил толстячок. – Что такое десяток-другой годков в сравнении с вечностью!
– Расскажи это пацанве, которой задурил тогда головы.
– Я наставил их на Путь, – снова не согласился он. – Посмотри, что творится вокруг, – повальный разврат. Священнодействие, ритуал продления рода они превратили в пошлое отправление потребностей, как еда или сон, в непотребные игрища, в похабщину. Господи помилуй, они даже не стыдятся заниматься этим на людях, а партнерами обмениваются, точно дисками!..
Теперь возразил я, больше из духа противоречия:
– Зачем усложнять? При надежной контрацепции процесс больше не ассоциируется с начальной целью. Источник удовольствия – и только. Чего тут стыдиться, что скрывать?
– Потому и следует запретить контрацептивы! – вскричал Калида. – Люди забыли настоящие чувства…
– Имеешь в виду инстинкты?
– И должны вернуться к истокам!
– И плодить по штуке в год? – спросил я. – Больше детишек, хороших и разных, – на радость тебе и прочим педофилам. А сам не желаешь проходить полжизни беременным? Из тебя вышла бы образцовая свиноматка.
Откинувшись в кресле, Калида закинул ногу на ногу и покачал в воздухе напедикюренным мягким копытом, уставясь на меня, точно гипнотизер. Но хоть я и ощущаю взгляды как немногие, его «магнетизм» не оказывал на меня действия. Уж этому не подвержен.
– А если я все же пророк? – спросил он с той же хитрой усмешкой. – Может, я один вижу Истину? И черпаю в ней Силу, и делюсь с апостолами!
– Сколько их у тебя?
– Двенадцать, как и положено. А у тех – свои.
Калида умолк, будто в азарте сболтнул лишнего. Его беда: больше любит говорить, чем слушать. Хотя кто этим не грешит? И я молчал, прикидывая, не поехала ли у толстячка крыша. Вообще в его внешности будто менялось что-то, штришок за штришком, а голос становился гуще и медленней, словно бы тормозилась запись.
