Клем бросила взгляд на Мерсера, понимая, что тому вряд ли надо объяснять, на что способен слепой фанатизм, который, оказывается, овладевает не только простыми людьми, но и высокообразованными деятелями науки.
— Слышали о Всемирной выставке 1904 года?[97]
— Джуди Гарланд, Леон Эймс, Мэри Астор, Маргарет О'Брайен, — отчеканил Майк. — «Возьми меня в Сент-Луис, Сент-Луис. Дзинь, дзинь, дзинь, пропели струны сердца».[98]
— Ну это все приятная сторона медали. Пока же Джуди крутила любовь в троллейбусе, мозг Квисука служил одним из самых диковинных экспонатов выставки. И предоставил его Музей естествознания Нью-Йорка.
— Все происходило на глазах подрастающего Мене, который ничего не знал о том, что замаринованные мозги его отца выкатили на Всемирную торговую выставку? Как Уоллес мог пойти на такое после того, как сам вырастил и воспитал мальчика?
— Вы ни за что не угадаете, каким выгодным бизнесом промышлял приемный родитель Мене на своей загородной ферме.
— Продолжайте, пожалуйста, — попросила я.
Клем присела на ручку кресла и, перелистав пожелтевшие страницы тетради, показала мне фотографии юного Мене в окружении приемной семьи на фоне фермы в Колд-Спринг.
— Вы что-нибудь слышали о мацерировании, или технологии вымачивания?
Никто из нас не был в курсе.
— С помощью ее отбеливают и обезжиривают кости.
Я невольно вздрогнула, вспомнив о том, что нам Зимм рассказывал на прошлой неделе — а казалось, с тех пор будто сто лет прошло, — о новой обезжиривающей установке, приобретенной музеем.
— За домом мистера Уоллеса протекал ручей, и он уговорил дирекцию музея разрешить ему наладить кое-какое производство. Предложил на своей ферме обрабатывать животных, из которых потом делались экспонаты. Попросту говоря, он опускал туши на какое-то время в ручей, где они естественным образом вымывались и обезжиривались.
— И Квисук тоже?..
— Мистер Уоллес лично проследил за очисткой костей эскимосского вождя, тщательно подготовив их для антропологов, а те из них заново сложили скелет. Все это происходило на заднем дворе, пока Мене резвился на просторных лужайках фермы.
— Чудовище!
— В конце концов Уильям Уоллес потерял свою должность в музее — не подумайте, что это было связано с фальшивыми похоронами Квисука, их-то музейные власти как раз одобрили, — а из-за каких-то финансовых нарушений. Всплыли давние махинации: он будто брал с музея деньги за работу, которую еще делал для цирков и зоопарков. Выставил попечителям счет за очистку туши слона, на самом деле заказанную одной цирковой труппой, выступавшей в то время в старом парке перед Мэдисон-сквер.
— И кто стал помогать Мене? Директор музея? Или Роберт Пири?
Клем усмехнулась:
— Пири задолго до этого инцидента утратил интерес к эскимосам.
— Но директор музея… неужели он тоже отмахнулся от мальчика?
— В принципе, так он и поступил. Моррис Джезап не привык вкладывать деньги в неприбыльные проекты. Когда в 1908 году Джезап умер, его состояние оценивалось в тринадцать миллионов долларов. Но в завещании он ни цента не оставил мальчику.
— И что мальчик? Что с ним сталось?
— Что было с Мене? В ту пору это был всего лишь подросток, однако у него хватило мужества вступить с ними в борьбу, которая продлилась всю его жизнь.
— С кем?
— С музеем, его администрацией, попечителями. — Клем принялась листать страницы своей тетради в пластиковой обложке. Найдя нужную статью, она развернула ее перед нами.
Статью из «Уорлд» от 6 января 1907 года иллюстрировал коллаж, на котором был изображен Мене, стоящий на коленях перед величественным фасадом музея. Над входом огромными буквами напечатано его требование: «ВЕРНИТЕ МНЕ ТЕЛО МОЕГО ОТЦА!»
— Все, чего хотел мальчик, — произнесла Клем, — это отвезти останки отца в Гренландию и устроить ему настоящие похороны. Положить к нему в могилу его каяк и охотничье оружие.
— И как отреагировал на это музей?
— Не так, что вы могли подумать. Ему ничего не вернули. Однако под давлением прессы — кстати, особой шумихи вокруг этого не было даже в то время — скандальный экспонат все же убрали.
— И что с ним сделали? — поинтересовался Майк.
— Положили в гроб, если, конечно, можно так назвать большой деревянный ящик со стеклянным верхом. Перенесли его на верхний этаж и упрятали в каком-то зале, где хранилось множество других скелетов.
— Но Мене его потом вернули?
— В то время музей возглавлял уже новый директор, зоолог Кэри Бампус. Хотите знать его позицию? «Да у нас тут сотни всяких скелетов. По-вашему, возможно определить, который из них скелет вашего отца?»
— А Мене? — Меня искренне взволновала судьба несчастного парня.
— Прожил очень тяжелую жизнь, в Америке он себя никогда не чувствовал своим. Когда ему исполнилось двадцать, он наконец нашел одного полярного исследователя, который согласился доставить его домой.
— Интересно, не забыли ли его на родине?
Клем ответила горькой улыбкой.
— Вы можете представить себе крохотное селение, из которого двенадцать лет назад белые люди вывезли шестерых сородичей? Ну конечно, помнили. У этих людей не было никакой письменности, только устные предания. История о Квисуке и Мене рассказывалась очень часто. У него там оставались тетки и двоюродные братья и сестры. Но в каком-то смысле Мене на родине было еще хуже.
— Почему?
— Как любому человеку, лишившемуся родины. Да и языка эскимосов он уже не помнил.
— Он там остался?
— Ненадолго. В родном селении он был так же одинок, как и в Нью-Йорке. Вскоре Мене вернулся в Америку, объездил всю Новую Англию, пока не осел в каком-то из городков Нью-Гемпшира. Стал работать на лесопилке. Но Мене прожил совсем мало. Ему и тридцати лет не было, как он умер от испанской инфлюэнцы, эпидемия которой тогда пронеслась по стране.
Перелистывая страницы тетради Клем, просматривая фотографии, я вглядывалась в лицо паренька, который всю свою жизнь был изгоем. На некоторых снимках его бархатные глаза, как и у любого ребенка, лучились весельем и светом надежды, но гораздо больше было других фотографий, на которых взгляд повзрослевшего Мене выражал отчаяние и тоску одиночества.
— Хоть перед смертью он добился того, чтобы тело его отца перевезли вместе с ним на родину?
— Нет. Эту надежду он навеки унес с собой.
