С обратной стороны лачуги был куст вполовину ее высотой. Эльза прикоснулась к нему и почувствовала, что это дрок.
– Да – здесь все в порядке, – сказал Эди и указал на куст.
Эльза послушно кивнула и сунула ему лопату в руку.
– Давай мне Тигра и копай яму.
Хотя ей и было противно, она взяла у него мертвое животное.
Эди копал очень быстро. «Кто знает, чего он только не закопал здесь», – мелькнуло у Эльзы в голове, и она вспомнила свою связку ключей, которые тоже закопал Эди.
Потом они опустили Тигра в яму. Эди сложил руки.
– Всего тебе хорошего в раю, Тигр! – сказала Эльза, а Эди принялся бить себя по лбу, словно пытаясь понять, что происходит.
– В раю лучше? – спросил он, и Эльза кивнула.
– Намного лучше.
Эди зарыл могилу и поставил на нее огромный камень – такой, что Эльза не сдвинула бы его и на сантиметр. В свете карманного фонарика лицо его влажно блестело.
Эльза взяла брата за руку, и они отправились в обратный путь. Эди выключил фонарик. Ему не нужен был свет. Эльзе даже показалось, что в темноте он двигается с большей уверенностью, чем днем.
66
Маленькая пьяцца была безлюдной, когда Эльза с Эди вернулись в Монтефиеру. В кладовке они сняли резиновые сапоги, обогнули тратторию и с заднего входа вошли в небольшой застекленный портик, где Тереза держала в терракотовых горшках растения, не приспособленные к холодам: лимон, мандарин, гибискус, олеандр и молодые кусты роз. Поэтому портик выглядел как зимний сад, в котором, к сожалению, не помещался уже ни стул, ни стол. Плоская керамическая лампа горела, что было необычно. Сара и Тереза выключали ее, когда выходили из портика.
Эльза недоуменно остановилась и принюхалась. Ей понадобилось всего мгновение, чтобы понять, почему в доме так необычно пахло. Это был очень слабый запах дыма, как будто кто-то прошел с горящей сигаретой через портик. – О, как хорошо – мы не одни, – довольно хрюкнул Эди. Значит, он тоже что-то унюхал. Наверное, кто-то зашел к ним в гости с подарком.
Эльза чувствовала себя легко и свободно. Она даже радовалась рождественскому вечеру дома. Словно развязывался один узел за другим, и ее сердце больше не разъедала ненависть. Все хорошо. В этом она была совершенно уверена.
А затем, когда они с Эди зашли в гостиную, оказалось, что он стоит там. Посреди комнаты, высокий, выше всех остальных, но какой-то лишний. Он не улыбался, просто стоял и смотрел на нее. Словно не он, а она была сюрпризом вечера. Все молчали. Сара крепко уцепилась за камин, как будто боялась упасть. Энцо и Тереза сидели на диване, тесно прижавшись друг к другу, так тесно, как Эльза еще никогда не видела. Романо оперся обеими кулаками о стол, словно готовясь произнести проникновенную речь.
А он стоял между ними на фоне рождественской елки и выглядел как-то беспомощно.
Эльза даже не успела обрадоваться, настолько призрачной была эта сцена. По спине у нее побежали мурашки.
– Амадеус… – прошептала она, и улыбка скользнула по ее лицу. – Амадеус, как здорово, что ты приехал!
Она подбежала к нему, обняла и поцеловала. Он стоял неподвижно и ни на что не реагировал, как она не ответила пару часов назад на объятия матери.
Ей стало страшно.
– Что случилось? – закричала она и вызывающе посмотрела на каждого по очереди. – Что с вами со всеми? Это Амадеус, мой друг.
Она обняла его и прижалась к нему.
– Я знаю твоего друга, – тихо сказала Сара. – Даже очень хорошо знаю.
«Господи, только не надо снова… – мысленно простонала Эльза. – Прошу тебя, не опять…» Но она ничего не сказала, лишь уставилась на мать широко раскрытыми от ужаса глазами.
– Ты не помнишь… Конечно, ты ничего не помнишь…
– О чем ты?
– Эльза… – У Сары дрожали губы.
Она замерла.
– Эльза, это Фрэнки. Твой отец.
Слова Сары, как проклятие, повисли в комнате, в которой, кажется, никто не смел даже дышать, и прозвучали в головах всех подобно эху.
«Все кончено», – успела подумать Эльза, прежде чем погрузилась в темноту.
67
Фрэнки выскочил из гостиной. Стеклянная дверь портика захлопнулась, издав громкий дребезжащий звук, но в доме по-прежнему было тихо. Никто не закричал, не бросился за ним.
Он бежал через городок, мимо замка, мимо пустого палаццо. В желтом доме перед поворотом горел свет, по радио передавали «Jingle Bells». С группой «Switch» он исполнял эту песню много раз, выступая на рождественские праздники в спортивных залах или в залах деревенских собраний. Но группы «Switch» больше не было, и Амадеуса не было тоже.
Он миновал церковь, кладбище с сотней маленьких красных огоньков и погруженный в темноту дом пастора. На втором этаже хлопало на ветру открытое окно.
Странно, но он не чувствовал ни малейшего напряжения. Его ноги работали сами по себе, а рассудок был словно отключен.
В Амбре он зашел в бар, купил две бутылки граппы и побрел через город сам не зная куда. В конце концов он уселся на маленьком мосту, посмотрел вниз, на речку Амбру, которую можно было скорее назвать ручьем, и задумался, что у него еще осталось в жизни. Он нигде не видел начала, только конец. Он проиграл.
Он открыл бутылку и одним глотком выпил приблизительно треть. Потом долго смотрел на спокойно бежавшую воду и сердился на чей-то бумажный носовой платок, который зацепился за ветку на берегу и призрачно белел в свете луны.
Сегодня было Рождество, и рождественский сюрприз с треском провалился. Этот бумажный носовой платок настолько выводил его из себя, что у него появилось желание избить первого попавшегося прохожего, который будет идти через мост.
Лучше бы он остался в Берлине… Не все из того, что говорила Гунда, было неправильно. Лучше бы они пошли вместе поужинать, а потом он завалился бы с ней в постель, и ничего бы не было. Он никогда бы не узнал, что Элизабетта – его дочь, и, может быть, любил бы ее и дальше. По крайней мере до Нового года. А может быть, еще дольше, пока из-за какой-то идиотской случайности не узнал бы правду.
Три машины прогремели через мост и этим настолько возмутили Фрэнки, что он выпил еще треть бутылки.
Зазвонил его мобильный телефон.
– Где ты? – спросила Эльза приглушенным голосом. – Пожалуйста, вернись. Прошу тебя, давай поговорим. Пожалуйста!
– Я не могу, – простонал он, – я этого не выдержу.
– Где ты?
– В Амбре.
– Тогда я сейчас приеду к тебе.
– Нет.
Внезапно ему стало ясно, что он пьян. Он не мог говорить с ней. Сегодня уже больше не мог.
