не в развалинах! – горячо отозвался мастер. – Развалины бывают разными. Это место ужасающего, абсолютного зла! Пасть Геенома… Место непогребённых мертвецов. – Его лицо перекосила безрадостная гримаса: – Если б я мог уехать отсюда! Но я не один… и потому каждый день вот тут тихонько сшибаю гроши. Волосы и бороды у населения пока растут. На еду и на комнату пока хватает, а там увидим.
Он обмахнул мягкой кистью шею маленького клиента, развязал и снял с него простыню и похлопал по плечу:
– Давай, кавалеже, слезай, уступи место брату.
Мальчики поменялись местами. Младший вскарабкался на высокий табурет и сказал:
– Меня в точности как Витека, пане Якубе! Чтоб я не был как девчонка.
Он и правда был кудрявым, сероглазым, с овальным мечтательным личиком. Штаны с подтяжками явно донашивал за старшим братом.
– А как же, – отозвался мастер, встряхивая простыню и обвязывая её вокруг шеи малыша. – Кудри долой! Сделаем из тебя настоящего мужчину.
(Забавно, мелькнуло у Цезаря, что и этого брадобрея зовут всё тем же именем нашего праотца.)
Теперь уже старший мальчик, обритый почти наголо, с тонким плоским чубчиком, стоял в стороне и с интересом наблюдал за процессом лишения брата девчачьих кудряшек.
– У пана большая семья? – осторожно спросил Цезарь.
– Была, – сухо бросил парикмахер. – Родители, брат, две сестры. Дед с бабушкой… Исчезли без следа: большая ликвидационная акция, лето сорок второго, сотни поездов в Треблинку… Круиз, из которого никто не вернулся. – Он аккуратно прополоскал бритву в чашке с водой. – Триста тысяч человек улетели в облака; говорят, там прохладно…
Бережно и легко он наклонил голову малыша движением, каким спящего ребёнка перекладывают на другой бок.
– Я в те дни помогал кое-кому в Детской больнице, случайно уцелел. Теперь с дочкой живу… Она не родная, подобрал здесь на улице. Умирала от голода в одном из приютов. – Поднял голову и взглянул на Цезаря: – Приюты – это не то, что млоды пане может вообразить. Просто подвал, непригодный для жизни. На полу – тряпки, матрасы, на них валяются голодные дети. Девочка с матерью и старшей сестрой приехала к родным в начале войны – тогда многие думали, что вместе легче выжить. Потом взрослых увезли в Треблинку, девочки остались одни. Её старшая сестра была контрабандисткой.
– …Контрабандисткой?! – запнувшись, повторил Цезарь.
– Знаете, кто это?
– Ну…
– Ну, читали у Мериме, – кивнул парикмахер. – Нет, тут другое. В гетто люди бы не выжили, если б не дети. Карточки на продукты каждый месяц становились всё тощее, сами продукты дорожали, а есть их было всё опасней: в хлеб подмешивали всякую дрянь – мел, тальк, молотые каштаны… Люди, у которых здесь не было дома и родных, загибались от истощения, сидели под стенами столовой, просили милостыню. Уже не могли стоять, просто валялись на земле. Бывало, кричали от голода. Их называли «бешеные нищие»… Спасали дети: до 12 лет разрешалось не носить повязки со звездой Давида, и они правдами и неправдами просачивались на арийскую сторону. А если ещё повезло с «нетипичной» мордашкой, тогда они просто растворялись среди поляков.
– Но как же они… туда пробирались?
Мастер спокойно пожал плечами:
– Через стену перелезали, проползали под стеной, были там подкопы… Среди этих мальцов, скажу вам, встречались настоящие профи: они к подкладке пальто изнутри пришивали длинный опоясывающий карман по всему подолу и набивали этот карман добытой едой. Где что брали? Милостыню просили, воровали с прилавков, обменивали, если в семье ещё оставались какие-то ценности: материно обручальное кольцо или серёжки… От голодной смерти семью спасали дети, понимаете? Полицаи, конечно, подстерегали их у стен, ловили, били, отбирали продукты… Часто убивали. Был такой один, прозвище – Франкенштейн, настоящий зверь, а не полицай! Он их отстреливал, как воробьёв, детей этих, контрабандистов. Развлекался так…
Вот и сестра моей Малки – она была опытной контрабандисткой: беленькая, зеленоглазая, бойкая – вылитая польская девочка, только очень худая. И очень смелая. Ей было десять лет… Я в то время ухаживал за одной медсестрой из Детской больницы, приходил ей помогать. Туда приносили этих подстреленных детей… И однажды принесли эту девочку. У неё было прострелено лёгкое, она умирала. Я оказался рядом совершенно случайно. Она открыла глаза, сказала: «Малка. Три года. Спаси её…» – и умерла. Не успела назвать адреса… И следующие три дня я ходил по улицам, спускался в подвалы, звал Малку. Я даже не знал, как она выглядит, но не мог бросить искать: перед глазами была та девочка, её сестра… – Он опять усмехнулся своей жёсткой улыбкой, больше похожей на гримасу: – Эти умирающие от голода дети… Каждый день под утро приезжала повозка, забирала детские трупы… К концу третьего дня я нашёл её в одном из подвалов, она уже не двигалась, просто тихо лежала на куче тряпья – маленькая обезьянка, погасшие глаза. Я поднял её на руки и понёс… С тех пор мы вместе.
– Но… как же вы спаслись? – спросил Цезарь и смутился: вправе ли он – благополучный, относительно сытый, увезённый из этого горнила ужаса и смерти своим дальновидным отцом, – вправе ли задавать этот вопрос? Он ведь понятия не имел о том, какими путями люди бежали из гетто.
– Вышли по канализации, – кратко ответил мастер, – пока гетто горело. Немцы взрывали дома один за другим, улица за улицей – мстили за восстание… Брандкоманда и спренгкоманда работали день и ночь, всё вокруг пылало. Большую синагогу на Тломацке собственноручно взорвал Юрген Штрооп, он и командовал всей акцией. Кто прятался в подвалах, либо под взрывами гибли, либо там же задохнулись от дыма… Если кто показывался на поверхности, его убивали на месте… Всё это – грохот взрывов и пулемётных очередей, вопли, треск и жар огня – катилось лавиной в нашу сторону. И тогда я понял: сейчас или конец. Привязал Малку к спине, как африканки своих младенцев, выбрался наружу и на карачках пополз до ближайшего люка. Время рассветное, тёмное, хотя в огне всё полыхало, как при свете дня. Но повезло, дымом нас затянуло. Я поднял крышку люка, спустился вниз… И шёл, как горбун, брёл, с ребёнком на спине… в вонище, по колено в мерзкой жиже… Или полз, уже не помню, сколько часов.
– Вас могло завалить, – пробормотал Цезарь, – или залить сточными водами.
– Могло… – согласился мастер Якуб. – До меня кое-кто пытался выйти, но заблудился, остался там, в развилках канализации. Я просто переступал через мертвецов и шёл дальше, понимая, куда не надо идти… Были выходы, где я не мог открыть люк из-за наваленных сверху камней. Но, в конце концов, удалось выбраться. Видимо, под землёй
