Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 88
бы, как это становится модным говорить, «эксклюзив». Гений никому из советских интервью не давал. Он вообще много лет интервью не давал, особенно телевизионных. Смотреть будут все, и не только в Советском Союзе. Но…
Все не то!
Сухо. Ломко. Слова. Слова, а не жизнь.
— Вы называете «Театр тающих теней» циклом. И на выставках вывешиваете пустые рамки. Почему?
— Потому что это цикл. Первые шесть работ пропали. Потеряны в Крыму в Гражданскую.
— Не пробовали их искать?
— Если они живы, сами найдутся. Когда придет их время.
— Вы философ?
— Давно на свете живу.
Вопрос — ответ… Вопрос — ответ…
Интервью провальное. На летучке после эфира ее будут хвалить, но сама она знает, что интервью провальное. И Начальник будет сидеть с таким выражением лица, что сомнений у нее не останется. Он же сам ее учил профессии. Еще до того, как стать мужем, учил.
Гений дает первое на русском языке интервью, а она это интервью проваливает.
Перерыв. Гений говорит, что устал. Оператор выходит покурить на террасу. Она вся мокрая от итальянской жары, от внутреннего напряжения и от непонимания, задержка у нее от нервов, перелетов или это задержка и предложенное вино лучше не пить?
С вином — прохладным белым в запотевших бокалах — в мастерской возникает Жена Гения. Муза. Сама Марианна! Модель всех его лучших картин. Женщина-стиль. Женщина вне возраста. Великая едва ли не меньше, чем ее великий муж. Равнозначная.
— Не мучай девочку, Савва! — Ее случайная фраза как поток настоящего в картонной атмосфере интервью.
— Маруська, исчезни!
Господи! Скажи, что оператор забыл выключить камеру, когда ушел курить. Хотя как он мог забыть, при таком дефиците кассет, она же сама его сто раз предупреждала, как хрон экономить.
— «Савва»! «Маруська»! — Татьяна смотрит на них такими глазами, что восторга не скрыть. — Вы называете друг друга такими … прозвищами?!
— Это наши имена, — легко отвечает Марианна, протягивая ей бокал. — Глоток вина вам, моя девочка, сейчас явно не повредит.
— Имена настоящие…
Гений смотрит на нее, думая, продолжать начатую фразу или, как поступает обычно, на полуслове замолчать.
— Настоящие?!
— Савва! Не мучай девочку!
Жена Гения снисходительна. Таня боится ее едва ли не больше, чем самого Гения, столько всего про непредсказуемую натуру Марианны прочитано.
— Когда-то нужно все рассказать. Не уносить же в могилу.
Гений смотрит на жену. Решает, сказать или нет? Или не может дождаться, когда они закончат снимать и исчезнут?
«Господи, или что там есть где-то во вселенной! — мысленно молится сдававшая в университете научный атеизм Татьяна. — Пожалуйста, пусть да! Пусть расскажет!»
— Зовут вас как? — вдруг спрашивает Гений.
— С этого надо было начинать, — легко подкалывает мужа Марианна.
— Татьяна, — так непрофессионально облизывает накрашенные для съемки губы. — Таня.
— Таня… — повторяет ее имя Гений. — Таня-Таня. Таня-Аня…
Смотрит на супругу.
— Думаешь, пора?
— Хотя бы записать. Обнародовать можно позже.
Гений снова смотрит на Таню, сердце которой колотится как после забега.
— Расскажем. Но при одном условии.
Сценаристка
Португалия. Алгарве
— «Все ваши бобины, или как у вас это называется, с записью остаются у нас. И могут быть обнародованы только четверть века спустя — тогда нас уже не будет. А до этого вы обещаете хранить нашу историю в тайне». Это условие, которое они тогда мне поставили.
Дочка уже отправила письмо в «Фонд Ант. Вулфа» и теперь каждую минуту обновляет почту, не пришел ли ответ. Эти молодые никогда не звонят, я бы уже десять раз позвонила, но у них этот «новый цифровой этикет», которому и мне приходится учиться. Не хочешь получить от Дали и от сыновей их вечное «Ну, мам!» — не звони, а пиши!
— Ты согласилась? — отрывается от почтового сервиса дочка.
— А как иначе? Обещание дала. Даже отцу твоему ничего не рассказала — у них обоих энергия была такая, что соврать им было невозможно. Единственную кассету с тем провальным началом интервью забрала с собой. Интервью потом вышло в эфир и стало сенсацией. По каналам Интервидения на все страны ушло, СNN, NBC, BBC, NHK, в общем, все мировые каналы его показали. Остальные пять кассет мы записали на одну камеру, оператор настроил и вышел, заходил только кассеты менять. За потерю пяти кассет, которые остались у них, у меня потом из зарплаты еще полгода долг вычитали. Час сорок чистой записи.
— Час сорок интервью Вулфа, которые никто никогда не видел?! Кроме тебя?
— Даже чуть больше, кассеты обычно были не чисто двадцать минут, а с каким-то запасом.
— И где они теперь? — Дочка крутит в руках карандаш и от напряжения его ломает.
— Не знаю. Это должно было быть оговорено в его завещании. Марианна в тот день обещала, что через двадцать пять лет они возвращаются ко мне как к автору. И я могу делать с ними все, что сочту нужным.
— А почему ты ни разу об этом не рассказала? Даже когда я Вулфа нашла?
— А ты мне рассказывала, что именно Вулфа нашла?
Даля пожимает плечами. Нечего возразить — ни про Вулфа, ни про что другое она мне никогда не говорила.
— Не рассказывала, потому что им пообещала. Им соврать было нельзя. И потом… Мне всего двадцать три года тогда было. Гений сидит напротив. И говорит про двадцать пять лет отсрочки. Для меня тогда это звучало как «никогда». И все мысли только о хроне — сколько кассет уже записали, осталось ли еще место и что делать, если самое интересное начнется, когда закончится пятая…
— И что…
— Главное он успел рассказать раньше.
Татьяна
Италия. Озеро Гарда. 1988 год. Август
— Савелий Инокентьев. Это имя, данное мне при рождении.
Смотрит на Марианну, словно ищет опору. Та легким движением руки касается его плеча, будто посылает мужу то, чего ему не хватает, — уверенности, энергии, сил.
Гений перехватывает руку жены, так привычно целует в раскрытую ладонь и продолжает:
— Летом 1917 года я кончил гимназию и в то же лето остался без матери, скончавшейся от скарлатины. Ее родной брат, мой дядя Дмитрий Дмитриевич Данилин взял опеку надо мной, и в октябре семнадцатого вместе с его семьей мы прибыли в имение его тещи княгини Истоминой недалеко от мыса Сарыч в Крыму.
На моих глазах этот величественный Гений превращается в нахохленного подростка, даже речь меняется.
— Мне было шестнадцать. Я ничего не понимал и не желал понимать в политике. Много и несистемно читал. В жесткой конкуренции с Володей Набоковым собирал бабочек. И для себя рисовал… Там, в имении в Крыму, появились первые части того, что я
Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 88
