В полночь на улице, недалеко от темницы, где осужденные ждали казни, раздался ручной колокол. Звонил староста церкви Гроба Господня, ближе всего расположенной к Ньюгейту. Желая подготовить несчастных к ожидавшей их участи, он пропел:
Осужденные на смерть,
Будьте сильны, завтра настанет ваш последний день.
Обратитесь к душе и покайтесь в грехах,
Завтра вам придется держать ответ перед Творцом.
Отрекитесь от греховной жизни
И предайтесь милости Господней.
Когда завтра пробьет ваш час,
Да будет милостив Господь ваших душ.
Аморе, лежа рядом с Бреанданом на убогой кровати, почувствовала содрогания и поняла, что он плачет. Всю ночь она держала его в своих объятиях и прижимала к себе, как будто не хотела отпускать. Когда начало светать, он высвободился сам.
Ужасная мысль, что в любой момент может появиться сторож и разлучить их, отняла ее последние силы, и, несмотря на твердое намерение не раскисать в его присутствии, она залилась горячими слезами. К ее удивлению, Бреандан улыбнулся и нежно погладил ее по лицу.
— Ты правда любишь меня! — сказал он, и в голосе его слышны были радость и печаль. — Прости, я это понял только сейчас... слишком поздно.
— Но еще не поздно, — рыдая, возразила Аморе. — Еще несколько часов.
— Пожалуйста, обещай мне, что ты не поедешь в Тайберн. Я не хочу, чтобы ты видела, как я буду болтаться на веревке.
— Но...
— Обещай мне!
— Обещаю.
Надзиратель открыл дверь и вывел Аморе, а сопровождавший его помощник снова наложил цепи на руки и ноги Бреандана. Он это делал только для виду, так как, отправляя осужденных в последний путь, цепи с них снимали.
Преданный слуга Аморе Уильям потянулся, он провел всю ночь перед камерой на полу. И пока они шли по коридорам к выходу, он внимательно следил за тем, чтобы ни один жулик не приблизился к его госпоже.
Бреандана и двух других осужденных привели во внутренний двор и навсегда сняли с них цепи. Надзиратели велели им подняться на две телеги и сесть на гробы, которые потом примут их тела. На шею набросили веревочную петлю, на которой их повесят, другой конец обмотали вокруг бедер. Вопреки желанию Бреандана на его телегу вслед за палачом взобрался и ординарий Ньюгейта. Худое лицо под почти скрывавшим его париком было серьезным и торжественным, он собирался петь вместе с заключенными гимны.
Ворота Ньюгейтской тюрьмы отворились, и стала видна огромная толпа, собравшаяся вокруг. На каждой крыше, в каждом окне теснились люди. Атмосфера была праздничной, как на ярмарке. В шуме нельзя было расслышать соседа. По старинному обычаю в дни публичных казней челядь отпускали с работы — ведь они призваны были служить назиданием. Каждый и, прежде всего те, чьи добродетели вызывали большие сомнения, должны быть стать свидетелями неотвратимого наказания, предусмотренного властями для злоумышленников. Но жестокое зрелище не достигало цели. Никогда карманники не трудились так усердно, как в дни казней, привлекавших толпы людей, внимание которых настолько приковывало происходящее, что с них можно было незаметно стянуть даже штаны.
Бреандан размял запястья и осмотрелся. О побеге нечего было и думать. Траурную процессию сопровождала группа внушительных всадников во главе с городским церемониймейстером и младшим шерифом. Позади ехали вооруженные жезлами констебли. Замыкала процессию группа копьеносцев. Начался последний акт ритуала правосудия, производящего впечатление почти религиозного действа.
При появлении осужденных тысячи людей издали крик ликования. Толпа пришла в движение, как огромный неспокойный океан. Настоящий дождь из цветов обрушился на обе телеги, заключенным кричали слова ободрения. Непредсказуемый простой люд Лондона, как уже случалось нередко, избрал преступников в герои. Разве эти трое не такие же, как они, бедные и безвластные? Разве они не взбунтовались против верхушки, оберегавшей свое добро при помощи безжалостных законов? Даже ирландца, иностранца и паписта, толпа заключила в свое сердце. То, что он был молодым и красивым и совершил убийство из любви, трогало простых людей. В отличие от лондонских бюргеров простой английский народ, заполнивший в это утро улицы, ничуть не сожалел об убитом советнике.
Ординарий, сидевший рядом с Бреанданом, раскрыл свой молитвенник и начал читать вслух. Но когда процессия медленно двинулась вперед, его голос потонул в гуле толпы. Всадники впереди пришпорили лошадей, стараясь раздвинуть преграждавшую им путь людскую стену. Зрители медленно отступили и пропустили их. Но через несколько ярдов, у церкви Гроба Господня, первой традиционной остановки на пути в Тайберн, процессия снова затормозила. Ее колокола звонили непрестанно, теперь к ним присоединился и ручной колокол старосты, стоявшего на стене.
Осужденным дали по кружке вина, которые они осушили залпом. В пути им еще не раз представится возможность смочить пересохшее горло по заведенному издавна обычаю. Такая щедрость объяснялась не столько великодушием, сколько намерением несколько притупить страх несчастных перед веревкой, и тогда они дадут себя повесить безо всякого сопротивления палачу, обычно добиравшемуся до виселицы таким же пьяным, как и его клиенты.
Чудовищная процессия спустилась теперь по Сноу-хилл, прошла Холборнский мост через реку Флит и начала подниматься на Хай-Холборн. Она то и дело останавливалась, давая заключенным возможность поговорить с друзьями и выпить кружку вина или эля. Бреандан заметил, что оба его товарища по несчастью уже совсем опьянели. На уличном разбойнике, особенно бурно приветствуемом толпой, были специально для казни сшитый жилет и брюки из тонкой материи, а домушник надел льняную рубашку, чтобы утереть нос палачу, которому отходили вещи повешенных.
Следующая остановка была в приходе Сент-Джайлс-ин-де-Филдс. В приходской церкви звонили все колокола, и заключенные получили традиционную кружку милосердия, учрежденную супругой короля Генриха I Матильдой. Палач, констебли и копьеносцы не отставали от осужденных. Бреандан попытался сохранить ясную голову, но вино постепенно начинало действовать и на него. Он думал об Аморе и чувствовал, как увлажняются глаза. Он провел тыльной стороной ладони по лицу, утирая слезы. Чей-то голос прокричал его имя... голос с сильным ирландским акцентом. Бреандан разглядел возле телеги патера О'Мурчу, который с трудом продрался через толпу и взволнованно схватил молодого человека за руку.
— Будь сильным, сын мой, — сказал иезуит по-ирландски. — Я буду молиться за тебя.
— Вы что-нибудь слышали о патере Блэкшо? — спросил Бреандан со вспыхнувшей надеждой.
— Нет, мне очень жаль, сын мой. Я не видел его несколько дней.
О'Мурчу испытывал смущение. Он не понимал, как брат по ордену мог пренебречь обязанностями священника. Его долг был сопровождать эту несчастную душу к месту казни и утешать ее. Перед тем как процессия двинулась в путь, ирландский иезуит еще раз приблизился к земляку и что-то всунул ему в руку. Бреандан на ощупь понял, что это четки. Тщательно спрятав запрещенный шнурочек с бусинами, чтобы его не увидел ординарий, он принялся перебирать шарики пальцами, пытаясь молиться.
