Но недаром Стремна носила свое имя: один за одним канаты лопались – и подпаленные остатки моста уносило бурным потоком. Воины воеводы Радимира споро стаскивали тяжелые бревна и на веревках спускали их на отмель, чтоб каждое не вдаль уплыло, а надежным заслоном на пути кварских лодий стало. Работа шла слаженно, и вскоре отмель ощетинилась бревнами, точно еж колючками. Успели. Да цену за то немалую заплатить пришлось. Одна из свирских лодий под началом молодого Всевоя стояла сейчас живым щитом на пути трех кварских судов. В самом узком месте, где Стремна уже и не была Стремной, а была частью моря, погибала славная лодья.
Военег, молодой кормчий, развернул судно поперек потока и намертво зажал кормило мечом. Знал, что больше оно ему не послужит. Да и то славно. Успели путь перекрыть. Пахло морем и кровью. На лодье утирали пот и наспех перетягивали тряпицами раны полдюжины оставшихся в живых воинов Всевоя. Сам Всевой лежал рядом с кормилом, сжимая окровавленный меч еще теплой рукой. Военег оглянулся на старый город. На стенах лучники готовились к бою.
«Нет, не пройти кварам сегодня. Не помогут их злые боги» – с этой мыслью кормчий отбросил бесполезные ножны и достал из сапога длинный нож. Януш может сегодня им гордиться, думал он, глядя, как через низко накренившийся борт перескакивают квары. И не было им числа. Точно море свои воды несло. Хороший будет бой. Последний – он всегда хороший.
На крепостной стене плечом к плечу стояли княжич и воевода Свири. Волосы и одежда обоих были мокры, но зря ярился студеный ветер – не чуяли они холода, не до того было. В минуту верной беды все неважно.
Воевода Свири, сощурившись, всматривался вдаль, не отводя взгляда от гибнущей лодьи. И думал лишь о ней. Все остальное после: и предательство Будимира, и Всемилка… Теперь нужно город уберечь.
Взгляд княжича скользил от лодьи к обломкам моста да обратно, и никто не ведал, о чем его думы были.
Хванец залез на самый верх башни, точно кот, и встал между зубчатыми выступами. Ни высота ему нипочем, ни ветер. С его одежд текла вода, но он, будто того не чуя, раз за разом натягивал тетиву. Два колчана уже извел. И чудилось воинам со стены, что падают квары в воду, да только морок это был, верно. Ну как из такой дали попасть можно? Но подали ему новый колчан, лишь руку протянул. И никто словом не обмолвился, потому что страшен хванец был в своем молчании и готовности убивать.
Рядом с башней стоял чужеземец. Его волосы и одежда были сухи, хоть видели все, как он с остальными с моста в Стремну упал. Воины держались поодаль, лишь колчаны для хванца ему передавали да взгляды тревожные бросали. Чужак же зорко смотрел на кварские корабли, и горело в его глазах что-то дикое, злое. Страшен он был, и каждый воин, что на той стене стоял, думал, что, верно, сегодня доведется им увидеть чужеземца в бою.
– Левее, левее держи! – до крови кусая губу и вцепившись в лук так, словно это было кормило, стонал кормчий Радима Януш, не отводя взгляда от лодьи Всевоя. – Да левее же!
– Некому там держать, – вдруг негромко откликнулся хванец, да так чужеземно слова те прозвучали, что и не понять сразу. – Зимогор там один… Был.
И вслед его словам послышался радостный клич проклятых кваров. Вот добрались до кормила, не сразу, но справились с тем, что оставил им смышленый не по годам Военег, да развернули лодью по потоку. Воины на стене вскинули луки и замерли, ожидая команды, чужеземец на миг прикрыл глаза.
Вновь большую цену заплатила Свирь, чтобы ни один враг не ступил в город. Но недаром воины с севера строили крепость века назад. Да недаром был здесь воеводой суровый Радимир. Кварам не повезло в этот раз, не повезет и в следующий, хотя полезут они в город с новой силой. И не будет числа их лодьям и стрелам. И лишь несколько душ будут знать, что манит кваров на чуждый им берег за годом год, за веком век.
Я открыла глаза и сфокусировала взгляд на ослепительно-белом потолке. Белизна потолка и характерный запах указывали на то, что я нахожусь в больнице. Ко мне никто не подходил, и единственным звуком, нарушавшим тишину в палате, был равномерный писк каких-то приборов. Я попыталась повернуть голову, однако моя шея оказалась надежно зафиксирована жестким воротником. От руки к стойке тянулась трубка капельницы. Некоторое время я наблюдала за мерно срывающимися каплями в резервуаре, а потом закрыла глаза.
Умом я понимала, что мое одиночество не продлится долго и вот-вот сюда войдет доктор в лучшем случае, а в худшем – представитель властей. И мне нужно будет ответить на несколько весьма простых, но весьма неприятных вопросов. Кто я? Как я оказалась в море? И какое сегодня число? Последнее волновало меня особенно. Я вспомнила статью, некогда прочитанную в журнале по психологии. Там говорилось, что на пороге смерти человеческий мозг зачастую выдает совершенно фантастические вещи. Так, например, перед глазами может пролететь вся жизнь или же развернуться никогда не происходившая история, вытащенная из подсознания. И вот сейчас я чувствовала себя по меньшей мере Гамлетом, с той лишь разницей, что знаменитое «Быть или не быть?» в моем случае звучало бы мучительным «Было или не было?».
Находясь в Свири, я бы и не подумала задаваться таким вопросом. Но там я все же слегка сошла с ума. Здесь же, в цивилизованном мире, история о параллельном измерении, в котором я якобы провела несколько месяцев, из завораживающей реальности стремительно переходила в статус чудовищного бреда. Мои размышления на тему того, все ли в порядке с моей психикой, прервало появление врача.
Это был высокий мужчина средних лет в массивных очках и с асимметричными усами. Вряд ли так было задумано, но факт оставался фактом: левый его ус был короче и выше правого. Интересно, он сам в курсе?
– Здравствуйте, Наденька!
Я поперхнулась ответным «здравствуйте», осознав, что он знает мое имя. Со мной не могло быть никаких документов. День, когда меня смыло в море, я помнила прекрасно.
– Здравствуйте, – прошелестела я.
– Как мы себя чувствуем?
Признаться, меня всегда удивляла привычка некоторых докторов объединять себя с пациентами. Я почему-то была уверена, что это работает только с детьми. Или же доктор считает меня душевнобольной и ласковым тоном старается избежать буйства?
– Хорошо. Пить хочу, – с трудом ответила я.
– Ну и славно! – чему-то обрадовался доктор. – Мы сообщили в полицию и вашим родителям. Они скоро приедут.
Пока я лихорадочно соображала, откуда он может знать моих родителей, доктор раскрыл историю болезни и, полистав для вида туда-сюда две несчастных странички, словно невзначай спросил:
– А какое у нас сегодня число?
– Я не знаю, – ответила я.
Врать смысла не было. Доктор посмотрел на меня с некоторым сожалением и, бросив взгляд на наручные часы, изрек:
– Восемнадцатое.
Я едва не спросила: «А месяц?» – но вовремя прикусила язык.
– В полиции вы у нас с июня числитесь пропавшей, – поделился он. – Поиски продолжались, но, сами понимаете, не так активно, как в первые недели.
«Недели», – отметила я про себя.
– И вот чудо: вас нашли. Невероятная радость. А уж наши доблестные правоохранительные органы с каким облегчением вздохнут! У нас же, знаете ли, что ни лето, так пропавших… Напьются и купаться лезут. А потом ищи под каждым камнем то, что рыбы не доели.
Меня замутило, и доктор, увидев мою позеленевшую физиономию, вдруг спохватился:
– Ой, у нас же тут…
И замолчал.
– Что у нас? – спросила я, когда тошнота чуть отступила.
– Анализы у нас свежие готовы.
– И?
– Хорошо все. Небольшая анемийка. Но, учитывая астеническое сложение… Голодом себя, поди, морите. Модно же. Так что ничего особенного. Да и после пережитого… К тому же динамика положительная за три дня, что вы здесь.
– У меня истощение? – уточнила я, понимая, что тогда
