или подсознательно ощущал себя личностью, чувствовал ответственность за дела общины. В условиях малолюдности, горного бездорожья и хуторского хозяйства человек мог полагаться только на самого себя и на своих близких. Люди умели ценить себя. В швейцарских крестьянах давно уже не было ничего рабского. Но единственными их светочами просвещения все еще оставались скромный пастор в ближайшей деревушке, подчас не очень образованный школьный учитель и, разумеется, Библия.
Маленький Ули увидел себя среди суровой и опасной, хотя и очень красивой, альпийской природы, где приходилось трудиться в поте лица от света дотемна, чтобы выжить. Мир за горными перевалами или за бурным ручьем был как другая планета. Подробности жизни Ули Брекера, получившего деревенское прозвище «Небис-Ули» (т.е. Ули из общины Небиса, или Непписа, к которой издавна принадлежали Брекеры), его детства, юности и зрелых лет, до его пятидесятивосьмилетнего возраста читатели узнают из его главного автобиографического произведения — «Истории жизни и подлинных похождений бедного человека из Токкенбурга» (создавалась с 1781 по 1788 г.). Особенно яркое впечатление производят главы, посвященные детским и молодым годам писателя (гл. I—XXXV), и, конечно, история его солдатчины — его «похождений», как он, пародируя заглавия романов своего времени, иронически именует свои невольные приключения в Пруссии Фридриха II и на полях Семилетней войны (гл. XXXVI—LVIII). О последнем периоде его жизни, оставшемся за пределами автобиографии, будет кратко рассказано ниже.
Первых читателей Брекера удивляло то, что необразованный крестьянин, бедняк и почти самоучка способен так увлекательно и трогательно рассказывать не только о своих странствиях, но даже о своей повседневной жизни и при этом благочестиво назидать душу. Вот что значит не испорченный цивилизацией «естественный человек»!
Швейцарский эстетик и литератор Иоганн Антон Зульцер (1752—1828) посвятил Брекеру в 1792 г. тяжеловесные, но прочувствованные стихи:
К тебе душа стремится в час безмолвья,
О, бедный человек! Тебя обрел я.
Какая радость сердце наполняет,
Когда стопа твоя в мой дом ступает.
Что мне князья, пускай себе уходят,
Пред домом бродят.
Мой дорогой, да об руку с тобою,
Я даже взглядом их не удостою!
Пускай себе ученые педанты
Листают фолианты!
Ах, бедный человек, оставь их, право.
На что тебе величье их и слава...
Лишь добродетель — истинное злато,
Ума и сердца нашего отрада.[506]
И это говорится о человеке, для которого не только добродетель, но и книги служили величайшей отрадой, поскольку в них искал он истину.
В Брекере упорно хотели видеть только диковинку, пишущего человека «из народа». В эпоху руссоизма и позже сложилась даже мода на литераторов-самоучек. Современником Брекера был сообразительный крестьянин из-под Цюриха Якоб Гуйер по прозвищу Клейнйогг (Якоб-малый). Его сентенции опубликовал цюрихский врач Ганс Каспар Гирцель (1725—1803),[507] с которым Брекер был знаком. Об этом «крестьянском философе» немало писали, его имя упоминал Карамзин в 1794 г.[508] Стремление «мужиков» к культуре умиляло. Даже один из лучших швейцарских исследователей творчества Брекера в XX в. Самуэль Вёлльми, ставит нравственно-личностное начало все же выше литературных достоинств наследия писателя. Очерк жизни Брекера он заключает следующими словами: «То, что, оставаясь в самом нижнем общественном слое, придавленный страшной нуждой и постоянно мучимый внешними препятствиями, он всю жизнь жаждал подлинного совершенствования сердца и ума и, пережив немало разочарований, вновь и вновь повторял свое „и все же” — вот самое сильное впечатление, какое оставляет этот удивительный, внешне неприметный человек».[509]
Признавая, в общем, справедливость такой характеристики, мы можем теперь, однако, откорректировать ее и попытаемся увидеть Брекера в более широкой исторической перспективе. Представляется, что Брекер как человек и писатель все-таки приметная фигура в немецко-швейцарской культуре XVIII в.
О чем думали и писали в Европе, когда Брекер всерьез взялся за перо, т.е. приблизительно на рубеже 1770-х и 1780-х гг.?
Век Просвещения, или «век философии», как говорили французы, охваченный верой в силу Разума и воспринимавший даже Бога в системе логических доказательств Декарта и Лейбница, этот век только что миновал свой апогей. Во Франции закончилась работа над «Энциклопедией» (1751—1772), еще жив Д. Дидро, но уже умерли Вольтер (1694—1778) и Ж.-Ж. Руссо (1712—1778), «Исповедь» которого пока еще не напечатана. В Германии уже нет в живых Иоганна Кристофа Готшеда (1700—1768), создателя немецкого классицизма и одного из первых просветителей, но уже и жизнь Готхольда Эфраима Лессинга (1729—1781), олицетворяющего собой следующий за готшедовским высший этап немецкого Просвещения, близится к своему закату. Еще творит Фридрих Готлиб Клопшток (1724—1803), поэт-экспериментатор и чувствительный лирик, и в расцвете многосторонний и изящный литературный талант Кристофа Мартина Виланда (1733—1813). Но их уже теснит новое поколение, объявившее «бурю и натиск» естественных чувств и требующее уважения к человеку независимо от его сословной принадлежности. Иоганн Вольфганг Гете (1749—1832) пишет в духе Шекспира национальную драму «Гёц фон Берлихинген с железной рукой» (1773) и знаменитый эпатировавший публику роман о самоубийце Вертере (1774). Молодой Фридрих Шиллер (1759—1805) создает свою первую драму «Разбойники» (1781) почти одновременно с началом работы Брекера над «Историей жизни».
В швейцарской словесности складывается особая ситуация. Там, как может показаться, новаторство немцев и французов воспринимается с трудом. Брекер знает о Руссо немногое и пишет его имя так, как слышит, — «Розау». Только что умирает бернский ученый и поэт Альбрехт фон Галлер (1708—1777), один из зачинателей швейцарского Просвещения. Но в то же время по всей Европе читают Саломона Геснера (1730—1788), цюрихского гравера, издателя и поэта, открывшего возможности ритмической прозы и заново создавшего жанр идиллии, открывающий путь в литературу крестьянской тематике. Популярен типичный швейцарский просветитель врач Иоганн Генрих Циммерман (1728—1795), корреспондент Екатерины II и других европейских монархов, соединяющий в своих книгах морализацию и публицистику, тонкости психологии и швейцарский патриотизм («О национальной гордости», 1758). В Цюрихе работает пастор, самоотверженный альтруист и экзальтированный писатель, также завоевавший уже европейскую известность Иоганн Каспар Лафатер (1741—1801), друг Гете и создатель четырехтомных «Физиогномических фрагментов» (1775—1778). С помощью портретов и их истолкований, помещенных там, доказывается возможность определять характер человека по его внешности. Экспериментальная «физиогномика» встречает скептическое к себе отношение, но совершенно явственно стимулирует развитие психологизма в искусстве. Следы интереса к ней заметны у русских писателей вплоть до Л. Толстого. Так что швейцарская культура XVIII в. некоторыми своими сторонами словно бы отстает от бурных темпов культурного развития соседних стран, тогда как в других отношениях опережает и даже ведет соседей.
Упоминавшийся выше И. Г. Зульцер еще удивляется интересу к
