заметил его в кустах. Ему вдруг стало стыдно, потому что он понял, что должен был помочь, но вместо этого предпочел спрятаться. Матье — удивительно похожий на святого Себастьян со всеми эти ужасными маленькими колючками, воткнутыми в него — перестал смеяться, указал на Роберта и сказал: «Но ты принадлежишь им, так? Весь ты, внутри и снаружи».
— Нет! — завопил Роберт, но брат и солдат ушли, выйдя из реки на берег, оставив его наедине со всеми этими черными дьяволами. Теперь они смотрели на него, и сон стал меркнуть, пока не остались только их желтые глаза, горящие, как россыпь зловещих звезд. Он понял, что сейчас они придут и заберут его в Ад.
Он проснулся весь в поту, испуганный, злой и не очень удивленный тем, что Матье нашел еще что-то, из-за чего он чувствовал себя виноватым.
— Скучный старик, — пробормотал он себе под нос, имея в виду как своего брата, так и этого дряблого кардинала, который мог спать только на животе, задрав нелепую белую задницу к верху кровати с балдахином. Роберту было уже почти тридцать пять, но он был подтянут и худощав, и ничего не выдавало его возраста; кардиналу Пьеру Кириаку79 было далеко за шестьдесят, и Роберт намеревался броситься с башни прежде, чем позволит своему телу так выглядеть.
Он услышал какой-то звук на улицах внизу, за высокими стенами дома, за небольшой рощицей испанских мандариновых деревьев, которые кардинал сажал каждый май только для того, чтобы мистраль убивал их каждый декабрь.
Женщина заплакала, потом стала кричать: «Нет! Нет! Нет», ударяя кулаком по дереву, чтобы подчеркнуть каждое слово; другая женщина, тоже плачущая, хотя и тише, пыталась ее успокоить.
Еще одна смерть от чумы, скорее всего, тем более жгучая потеря, что болезнь на самом деле ослабляла свою хватку в городе, убивая всего лишь десятки человек в неделю вместо сотен. Роберт ненавидел это время не столько потому, что боялся смерти, сколько потому, что кардинал боялся; и, поскольку кардинал боялся, он запретил своему наложнику выходить на улицу без него. Он хотел следить за каждым движением молодого человека, чтобы убедиться, что тот держится на безопасном расстоянии от незнакомцев, что он не ходит в баню, что он не задерживается слишком долго на рынке и не рискует принести это домой. Несколько дней назад Роберт чихнул, один раз, и старик посмотрел на него так холодно, что он подумал, что кардинал вышвырнет его из дома, если он чихнет во второй раз.
Он не чихнул.
Араб уже доел свое сено и больше не потерпит, чтобы его ласкали сегодня вечером. Он не возражал против седла, но, казалось, с презрением относился к мужским рукам. Роберт бодро хлопнул его по плечу, вызвав недовольное ржание, и направился обратно к дому, а Геп обнюхал дверь стойла в поисках еще одного пучка сена, который так и не появился.
Роберт подумал, что ему стоит перечитать последнее письмо своего старого зануды-брата, в котором тот рассыпался в благодарностях за присланное вино. Очень мило, на самом деле, что можно так легко обрадовать Матье. И каким бы скучным ни было его общество, оно было утешением во времена их юности в чудовищном доме их чудовищного отца.
Он попросит кардинала прислать еще один бочонок, на этот раз из личного виноградника папы, для отправки на север, когда Его Святейшество в следующий раз отправит посланника в Руан. В эти дни на север отправлялось множество послов, которые просили денег, торговцев и воинов для крестового похода.
Как назывался маленький унылый городок, в котором жил его брат? Сен-Мартен-что-то? Это будет хлопотно, но оно того стоит. Он видел, как руки Матье вынимают пробку, как глаза Матье загораются, когда он видит, какого цвета вино льется из крана, как грустная, благодарная улыбка Матье разглаживает морщинки вокруг его глаз. Это заставило Роберта почувствовать себя достаточно бодрым, чтобы подняться наверх. Еще один бокал чего-нибудь крепкого, и он заползет и ляжет рядом со спящим на животе, двигаясь легко, как комар по коже, в надежде, что не разбудит его и к нему не прикоснутся.
Рынок на улице Вьель-Фустери был почти пуст. Было еще слишком рано. Военные, заполнившие город, засиживались допоздна, занимаясь тем, чем занимаются солдаты в городах, где их никто не знает, и из-за них время в Авиньоне еще больше сдвинулось; он встретил двух оруженосцев, возвращавшихся через мост Сен-Бенезе, которые выглядели так, словно еще не ложились спать. Теперь, когда все монахи умерли, никто больше не вставал раньше Терции80, и большинство ждало до полудня.
Кардинала не было дома, и Роберт решил тайком сходить за флакончиком кедрового масла, запах которого ему так нравился, — Папа назначил сегодня вечером грандиозный пир, еще один гребаный пир, и он надеялся произвести на всех хорошее впечатление, — но лавка торговца маслом была пуста. Трудно было понять, кто умер, а кто просто выбыл из бизнеса.
Маленький смуглый человечек, торговавший вином с папских виноградников, делал хороший бизнес, его грузчик катал бочонок за бочонком с эмблемой в виде скрещенных ключей, но другие продавцы вина закрыли свои лавки. Из Бона и Осера не поступало ничего, кроме фантастических историй, и большинство виноградников в окрестностях Мон-Ванту также были уничтожены. В этом году урожай погибал на лозах, а прошлогодний почти пропал.
Просто не хватало людей для работы.
За исключением виноградников Папы Климента.
Он был человеком, который всегда добивался своего.
Роберт скучал по тем временам, когда — всего три года назад — он работал камердинером Папы Климента, которому от Роберта требовалось только помочь одеться, зажечь и задуть свечи и немного поболтать, когда ему не спалось.
Все полетело к черту с тех пор, как Святой отец преподнес его в дар.
Поскольку во время прогулки по мосту он не сумел найти масло, Роберт был полон решимости получить хоть какое-то удовлетворение. Ранним вечером ему придется увидеть разочарованную улыбку старика, когда он не сумеет выразить достаточно глубокое мнение по какому-нибудь религиозному вопросу, улыбку, которая напомнит ему, что его ценят за красоту, а не за компетентность. У него было еще несколько часов, пока кардинал подписывал свои бумаги и позвякивал кольцами во дворце. Насколько он знал, кардиналы почти не работали, их обязанности были скорее духовными, чем мирскими; апостольские секретари и канцлеры — и даже сам понтифик — взяли на себя основную работу во дворце.
Кардиналы в основном что-то обсуждали, словно сборище самодовольных сплетников в ярко-красных мантиях и широкополых красных шляпах. Иногда кто-то отправлялся в качестве легата в тот или иной город и мог отсутствовать год или больше, но в
