Одобрительный шумок женских голосов пробежал по залу. Судья дождался, пока он стихнет, и спросил:
— Что же тогда произошло на самом деле?
— Ровно ничего, милорд, потому что увидела она вовсе не меня, а того, кого и желала увидеть.
— И кого здесь нет, чтобы помочь нам разрешить этот вопрос, — подвел итог сэр Джон.
— Его отсутствие — не моя вина, — просто сказала Анелька.
— Вы в этом уверены? С первой минуты вашего ареста вы продолжали настаивать, что верите в невиновность вашего соотечественника даже после его весьма подозрительного бегства.
— Этот человек жил по подложным документам и, вполне естественно, испугался расспросов полиции. В любом случае, сейчас речь не о его или моей вине, но о том, кого видела Салли Пенковская в кабинете. Я утверждаю, что видела она не меня.
С разрешения судьи сэр Десмонд стал вновь допрашивать свидетельницу Пенковскую, но ему не удалось добиться от нее ничего, кроме того, что она уже сообщила.
— Я поклялась на Священном Писании и не хочу попасть в ад. Я сказала чистую правду.
Салли была последней свидетельницей, которую выслушали в этот день. После того как она ушла, сэр Десмонд обратил внимание на бледность своей подопечной и попросил отсрочить дальнейшие прения. Судья охотно удовлетворил его просьбу. Судебное заседание должно было возобновиться на следующий день в десять часов утра. Обвиняемая покинула свое место и вновь вернулась в тюремную камеру. Публика стала медленно расходиться.
Не сомневаясь, что после тягостных впечатлений дня мирный покой их дома будет для Альдо всего полезнее, Адальбер хотел увести его, но Морозини воспротивился:
— Минуточку! Мне хотелось бы перемолвиться несколькими словами с Бертрамом.
— Что ты от него хочешь?
— Хочу, чтобы он мне немного рассказал о своей приятельнице Салли. Она в самом деле его подруга детства?
— Да. Но что ты хочешь еще из него вытянуть?
— Посмотрим!
Друзья настигли Кутса уже у самых дверей, и Морозини крепко схватил его за руку, однако удержать репортера, который мчался из зала суда на всех парусах, оказалось не так-то легко, и пришлось пустить в ход более веские аргументы.
— Пойдемте пообедаем с нами, дорогой друг, — предложил князь, не выпуская руки Кутса, в которую вцепился мертвой хваткой. — И если я буду доволен вами, то и вам не придется жаловаться на меня. Полагаю, вы не останетесь равнодушны к перспективе появления в вашем кармане лишних двадцати фунтов?
— Я с превеликим удовольствием… но мне непременно нужно передать по телефону заметку в редакцию… Понимаете, Питер Ларк болен, и я его замещаю. Представляете, какая удача!
— У нас имеется телефон… и есть чем писать… А вдобавок великолепное виски…
— Благодарю и немедленно следую за вами! «Предвкушение радости едва ли не сладостнее самой этой радости…»
«Ричард II», акт… Впрочем, если по вашей вине я не напишу заметки, вы должны будете заплатить мне больше!
— Если вы будете вести себя разумно, заметка выйдет превосходная.
Пока они ехали в автомобиле, Альдо не открывал рта, но, как только все трое уселись в гостиной и Адальбер наполнил стаканы, он тут же взялся за Кутса:
— А что, эта Салли Пенковская в самом деле ваша приятельница?
— Мы знаем друг друга с детства, но…
— Она любит деньги?
— Думаю, неравнодушна к ним, как и все мы, грешные, но знаете: «золото для души человеческой…»
— Оставьте в покое Шекспира, иначе не получите ни пенни. По вашему мнению, сколько ей нужно предложить, чтобы она переменила свои показания?
— Переменила показания?! — воскликнул Адальбер; — Но послушай, это же невозможно! Ты просто сошел с ума!
— Почему же невозможно? Возможно! Я не знаю, какую цель она преследовала, но убежден, что эта девушка лжет, а леди Фэррэлс говорит правду. А что касается того, чтобы отказаться от своих слов, так это любой женщине проще простого!
Приступ раскаяния, искренние сожаления и потом естественное объяснение: ей так хотелось отвести малейшее подозрение от того, кого она любит. Потому что ее любовь к Ладиславу очевидна. И я склонен думать, что истинная причина ее несуразных показаний именно в этом…
— Может, ты и прав, — вздохнул Видаль-Пеликорн. — Но если она всерьез влюблена, ты не купишь ее ни за какие деньги.
— Даже за тысячу фунтов?
Значительность суммы заставила его собеседников едва ли не подпрыгнуть от удивления. Адальбер протестующе взмахнул рукой и воскликнул:
— Я же говорил, что ты просто сошел с ума!
— Вполне возможно, но ты должен понять, что я хочу ее спасти. Спасти любой ценой! Так что, дорогой друг Бертрам, отправляйтесь к своей приятельнице. Вот вам ваши деньги.
Если вы сумеете ее убедить, вы получите еще…
Журналист вернулся спустя час, вид у него был сконфуженный.
— Все безрезультатно! — сказал он мрачно. — Салли ненавидит леди Фэррэлс, считает ее своей соперницей. Она будет счастлива, если той вынесут смертный приговор.
— А ты, — Адальбер жестом обвинителя указал пальцем на Морозини, — рискуешь оказаться на соломенной подстилке в одиночной камере за попытку подкупить свидетеля!
— Ни в коем случае, — отрезал Бертрам, — и на это есть две причины: Салли не знает, что я выполнял чье-то поручение, и… я подарил ей двадцать фунтов.
— И правильно сделали. Я сейчас же их вам верну, — Благодарю вас и бегу строчить свой репортаж! До завтра!
В эту ночь Альдо не уснул. Терзаемый страхом, который в ночной тишине становился все мучительней, он сидел в большом кресле в гостиной и курил сигарету за сигаретой, потом вскакивал и долго ходил из угла в угол. Биг-Бен давным-давно прозвонил два часа ночи, когда наконец князь все-таки лег в постель…
В отличие от друга Адальбер проспал эту ночь спокойно и мирно. Поутру он заставил Альдо выпить чашку кофе, и они отправились во дворец правосудия: Альдо — поистине в висельном настроении, а Адальбер — храня осторожное и благоразумное молчание. Но в какой-то момент он не выдержал и заговорил:
— Ты не заметил вчера кое-что очень странное?
— Где? В Олд-Бэйли?
— Да. Я не видел там вчера графа Солманского. Может ли такое быть, чтобы отец не присутствовал на суде, где на скамье подсудимых находится его дочь?
— Должно быть, это слишком тяжкое испытание для столь чувствительного человека, — насмешливо сказал Морозини. — Он, вероятно, ставит свечи и молится… Если только не махнул рукой на свою преступную дочь и не отбыл в одиночестве, не дожидаясь приговора.
