Перед революционным трибуналом предстало двадцать человек. Это были депутаты от одного департамента, расположенного между Соммой и Варом, все были люди порядочные, примкнувшие к революции с первых дней, подписавшие Декларацию о правах человека. Шабо выступал перед трибуналом как свидетель обвинения на третий день процесса. Он разразился длиннющей речью, прославлявшей в основном его собственные достоинства. Бывший монах лишь вскользь упомянул о «заговоре» обвиняемых, в котором он отказался участвовать. Перед этим «судом», заранее вынесшим свой приговор, Шабо пережил острейшее наслаждение. Он был невероятно доволен собой, уверенный в том, что, обрушиваясь на людей, которые не могут ему ответить и защитить себя, он сам недосягаем ни для кого.
В ночь с 30 на 31 октября трибунал огласил приговор. На эшафот взошли девятнадцать человек, так как Валазе заколол себя кинжалом в момент оглашения вердикта. Жирондисты ехали на смерть, распевая «Марсельезу». Они обнялись у подножия эшафота и с достоинством приняли смерть.
Но еще более впечатляющей стала смерть их тайной советчицы — молодой и красивой госпожи Ролан. Она поднялась на эшафот в белом платье с узором из розовых цветов, ни на мгновение не переставая улыбаться, и даже поддерживала тех, кто умер вместе с ней. Подойдя к гильотине, госпожа Ролан произнесла одну только фразу: «О, Свобода! Сколько преступлений совершается от твоего имени!»
Шабо чувствовал себя в полнейшей безопасности, когда 9 ноября, или 19 брюмера по новому стилю, Жюльен Тулузский заставил его очнуться от сна — в прямом и переносном смысле этого слова. Бывший монах питал симпатию к бывшему аббату и считал его человеком достаточно умным, чтобы понять, что религия не дает ничего, если у тебя нет средств. Шабо принял Жюльена Тулузского с радостью, которая угасла как свеча на ветру, когда он увидел суровое лицо депутата Конвента.
— Что-нибудь случилось? — встревоженно спросил он раннего гостя.
— Да. Ты должен наконец понять, что в такое время, как наше, нельзя усидеть на двух стульях. У тебя прекрасный дом, красивая жена, против которой, кстати, Эбер каждый день находит все новые и новые обвинения. Тебе необходимо окончательно определиться, с нами ты или против нас.
— Разумеется, я с вами! Но, видишь ли, мои братья в Конвенте и в Якобинском клубе…
— Есть люди, которых тебе будет очень трудно убедить в том, что ты доводишься им братом. Они не молчат, и с каждым днем все больше становится тех, кто уверен, что ты всего лишь паршивая овца в стаде. Конечно, не исключено, что это просто полоса неудач, и когда эти люди умрут, ты сможешь жить спокойно… Но при условии, что ты сам к тому времени останешься в живых.
— Что ты хочешь этим сказать? Что это за угрозы?
— Я тебе не угрожаю. Просто советую спрятать свои богатства понадежнее и самому убраться из Парижа подальше. Разве ты не видишь, что начинается контрреволюция? Если хочешь, я расскажу тебе, что произойдет в ближайшем будущем. Очень скоро все члены Конвента взойдут на эшафот — кроме наших друзей, разумеется. Мы давно уже стараемся изнутри разрушить Конвент, и ты, кстати, нам в этом очень помог. Потом начнется резня комиссаров в армии, против которых готовят обвинения в военном ведомстве. Если не удастся доказать продажность самого Робеспьера, то мы докажем, ч можно купить людей из ближайшего его окружения, и все они кончат жизнь на плахе. Ну, а когда в провинции узнают, что депутатов отправляют на гильотину, им не найдется замены. Никто не захочет рисковать. От Конвента останется всего лишь кучка людей, никому не известных и всеми презираемых. Ими будут пользоваться или при необходимости распустят. Боюсь, что и ты не избегнешь общей участи. Если тебя не успеют казнить санкюлоты как пособника контрреволюции, тебя отправят на гильотину наши люди вместе с другими членами Конвента. Закончив свое предсказание, Жюльен Тулузский выпрямился во весь свой немалый рост, и его указующий перст уперся в Шабо. Бывший священник отлично играл роль ангела-мстителя. Шабо сдался.
— Мне все это снится! Это невозможно! Какой кошмар! Почему все должно произойти именно так?
— Потому что не ты один был куплен, дружок, — неожиданно ласково ответил Жюльен. — Запомни, что, кроме нас, всюду есть еще агенты Питта. Они в Коммуне, в армии, в военном министерстве…
Из груди Шабо вырвался крик ужаса. Питт! Произнести это имя — все равно что вызвать Антихриста! Неужели он стал одним из его пособников?
— Но что же мне делать? — В голосе Шабо прозвучали умоляющие нотки.
— Я тебе уже сказал. Уезжай и увози свое добро, пока тебя не заклеймили если не как шпиона Питта, то как австрийского агента. Не забывай, что ты спишь с женщиной, которая была любовницей австрийского императора!
Жюльен Тулузский не торопясь покинул особняк братьев оставив своего «друга» совершенно раздавленным…
Глава XIIВ КОТОРОЙ ГОВОРИТСЯ ИСКЛЮЧИТЕЛЬНО О НОРМАНДИИ
Целые сутки Шабо не выходил из своей комнаты, почти не ел, много пил и, что было уж совсем необычным, обрушился с руганью на Леопольдину, когда та решила поинтересоваться причиной такого странного поведения. Шабо не представлял, на каком он свете находится, он потерял все привычные ориентиры. Что делать? Как выпутаться из ситуации, в которую он попал, очарованный сиянием золотого тельца?
Проведя бессонную ночь, Шабо решил отправиться в Конвент и посмотреть, откуда ветер дует. Надев привычный наряд санкюлота, он накинул сверху новую теплую шубу — ноябрь стоял холодный и сырой — и отправился в Тюильри. Заседание парламента уже началось, когда он туда добрался. Шабо постарался как можно незаметнее занять свое место и принялся исподтишка изучать депутатов. В его голове вертелась одна фраза Жюльена Тулузского: «Всюду есть шпионы Питта…» Шабо рассматривал своих коллег, которых, как ему казалось, он хорошо знал, к кому обращался на «ты», кого считал своими братьями. И всякий раз, когда он видел более или менее обеспеченного депутата, Шабо спрашивал себя: «Неужели один из них?»
Наконец на трибуну поднялся Филиппо, с привычным для него суровым и непреклонным видом. Этот депутат относился к группе самых непримиримых. Он с энтузиазмом голосовал за смерть короля, а после поездки в Вандею отчаянно конфликтовал со своими коллегами, и особенно с генералами. Филиппо уже не раз обрушивался на них с трибуны, и депутаты знали, что он никогда не произносит пустых речей.
В этот день Филиппо произнес страшные слова:
— Необходимо сорвать маски, чтобы добродетель предстала перед нами обнаженной, чтобы народ узнал, кто на самом деле работает во имя его блага, а кто наживается за его счет. Начнем с нас самих. Я требую, чтобы каждый депутат Конвента представил в десятидневный срок отчет о своем финансовом положении до революции. Если его состояние с тех пор увеличилось, депутат должен указать, за счет чего это произошло. Я требую, чтобы те депутаты, которые не захотят представить эти документы, были объявлены предателями родины и подверглись преследованию по закону!
Его слова вызвали шум в зале. Кто-то был за, кто-то против, но все говорили разом, и председатель Лалуа никак не мог призвать депутатов к порядку. Шабо испугался до полусмерти. Побледнев как полотно, он слушал речь Филиппе, будто собственный смертный приговор. То, что Филиппо именно в этот день решил выступить с подобным предложением, Шабо воспринял как перст судьбы. Разумеется, бывший монах не мог знать, что как раз накануне в Конвент поступили анонимные доносы о совершенно явном мздоимстве депутатов. Исключительная мера, предложенная Филиппо, была единственным средством спасти репутацию Конвента.
