любопытство Малины Фёдоровны всё же пересилило. Ну кто бы сомневался?
— А ты думаешь, Ольга сейчас не волнуется? — ответил я вопросом на вопрос и, не став дожидаться реакции сестёр, подтолкнул их к двери нашей каюты. — Заходите.
Ольга волновалась, да. Это было очевидно. Но, судя по эмоциям, проскальзывавшим в мареве этого волнения, в своей позиции жена была уверена. По крайней мере, именно такое ощущение у меня создалось. И это… это просто вгоняло меня в ступор. Ну не понимаю я этого. Не по-ни-ма-ю!
Может, я слишком консервативен, может быть, надо мной слишком сильно довлеют принципы и моральные установки, привитые прежним миром, но принять факт, что здесь жена может сама подталкивать своего мужа к отношениям, и отношениям серьёзным с другими женщинами, мне было… как минимум, непросто. И если бы не наша с Ольгой взаимная эмпатия, я бы, наверное… да нет, скорее всего, в этот момент усомнился бы в её чувствах ко мне! Но, наше «чтение» эмоций друг друга никуда не делось, и от этого мне было, пожалуй, ещё сложнее. Я ведь чувствовал её любовь, нежность и доверие… даже веру в меня! Как и она откровенно наслаждалась моей любовью, купалась в ней…
А ещё, как я ни пытался прочувствовать сейчас эмоции жены, я не находил в них ни единого намёка не то что на ревность в отношении сестёр Громовых, но даже тени злости или гнева! Сам я таким «бескорыстием» в чувствах к жене похвастать точно не мог. Что сама Оля прекрасно понимала и принимала. И вот это сочетание несочетаемого меня даже пугало… немного. Впрочем, разговор с женой на эту тему можно было отложить, и потому я решил сосредоточиться на том, зачем мы, собственно, и собрались.
— Зачем тебе это? — задал я Оле вопрос, когда мы расположились за небольшим откидным столиком у окна, тут же сервированным ею для небольшого чаепития. Благо, всё необходимое для него, нашлось тут же во встроенном в переборку шкафчике.
— Не мне, — без всяких пояснений с моей стороны, Оля моментально поняла смысл вопроса. А в ответ на состроенную мною вопросительную гримасу, пояснила: — Нам. Семье. Николаевым-Скуратовым. Может быть, ты подумал, что я шутила, рассказывая о законе, позволяющем некоторым боярам брать нескольких жён. Так вот, я не шутила. Такой закон действительно есть, его положения входят отдельной главой в Уложение о правах и обязанностях боярства служилого и владетельного, и называется она «О мерах вспомоществования родам оскудевающим». Закон старый, конечно, но не отменённый и действия своего не утративший. Более того, он входит в так называемый Белый Извод, сборник древних законов подтверждаемых каждым восходящим на престол Государем Российским и его Коронационным Собором. То есть, отнести этот закон к устаревшим нельзя.
— Ну… допустим, — кивнул я. — Но дозволение брать нескольких жён, это ещё не обязанность. Не так ли? И ты так и не ответила на мой вопрос. Зачем это тебе?
— Дозволение, да, — Оля фыркнула и, набрав что-то на коммуникаторе, кивнула на мой вздрогнувший браслет. — Читай, я тебе выдержку прислала.
Читаю. И всё равно не понимаю. Поднимаю взгляд на Ольгу. Та не выдерживает, и, развернув передо мной и молчащими близняшками экран своего коммуникатора, тыкает пальцем в один из пунктов. Если переводить всё в нём сказанное на нормальный русский язык, то получается вполне обыденная фраза: Род не считается угасающим, если в нём насчитывается не менее десяти представителей в двух поколениях. И?
— Не понимаешь? — с сочувствием в голосе и эмоциях, спросила меня Мила, одновременно кладя ладонь на руку отчего-то начавшей закипать, и, кажется, уже готовой взорваться Оле. Та глубоко вздохнула в попытке успокоиться.
— Десять, Кирилл! — всё-таки не справилась с собой Ольга и, вскочив с места, принялась мерить не такую уж большую каюту шагами. — Это значит, что мне нужно родить восьмерых детей! Восьмерых! Только тогда род Николаевых-Скуратовых перестанет считаться скудеющим. И то, лишь до тех пор, пока наши дочери не выйдут замуж!
— О… это много, — констатировал я.
— Если ты думаешь, что моё нежелание рожать восьмерых детей, это самая большая твоя проблема, то могу обрадовать: НЕТ! — рявкнула Ольга, отчего я опешил. — Как думаешь, другие бояре знают об этом законе? Например, та же Елена Павловна Посадская?
— Великая Мегера? Наверняка. Другие… возможно, — осторожно кивнул я в ответ. — А если не знают, то их евгеники и юристы точно обладают такой информацией. Иначе, грош им цена.
— Во-от, — жена торжествующе ткнула в меня пальцем. — А теперь подумай своей головой. Ты — самый молодой гранд в мире, кавалер ордена Святого Ильи и Креста Чести, основатель собственной именной школы, глава семьи владеющей, опять, же первым в мире ателье СЭМов, состоишь в родстве с Бестужевыми и Громовыми и имеешь все шансы стать регентом нового рода, патриарх которого, на минуточку, возглавляет Преображенский Приказ. А теперь скажи мне, муж мой… чем ты будешь заниматься все те восемь лет, пока я буду пополнять нашу семью новыми представителями рода Николаевых-Скуратовых? Подчеркну: первые восемь лет, поскольку этот срок может увеличиться сообразно количеству рождённых мною девочек, так как те, выскочив замуж и выйдя таким образом из нашего рода, вновь переведут его в разряд оскудевающих?
Я глянул на пышущую гневом жену, потом взглянул на сидящих тихими мышками близняшек. А потом до меня дошло… и по спине промаршировали сводные роты мурашек!
— Отбиваться от желающих всучить мне своих дочерей в жёны… — пробормотал я. Восемь лет, минимум. Это ж каторга!
— Не меньшая, чем рождение восьмерых детей, дорогой, — неожиданно успокоившаяся… или просто выпустившая пар, Оля вернулась в своё кресло и, сдув со лба выбившийся из причёски локон, с ожиданием уставилась на меня. Вот же ж… Стоп!
— А как же ваша семья, Оля? — спросил я. — Помнится, у Валентина Эдуардовича всего двое детей, но никто не записывает род Бестужевых в оскудевающие, и что-то я не видел вьющихся вокруг него мамок-тёток-бабок, желающих породнить твоего батюшку со своими дочками-племянницами-внучками!
— У рода Бестужевых — три ветви. И у меня одних только троюродных сестёр больше десятка, — устало проговорила Оля. — Да, мы практически не общаемся друг с другом, у нас разные интересы, разные дела, кое с кем разные политические взгляды. Одна ветвь, так вообще, зовётся лишь второй частью своей фамилии, чтобы избежать
